Я заперта в зловещей петле памяти и боюсь, что, даже выйдя через эту чертову дверь в реальный мир, оставлю большую часть себя похороненной в руинах дома моего детства. Потому что то, что я сделала, заслуживает наихудшей кары.
⠀Я вошла в дверь, которую вечно ищу и которую всегда нахожу. Она мягко закрылась за мной.
Я снова беспомощно наблюдала, как моя двенадцатилетняя копия переживает бесконечную боль. Ту, от которой каждый родитель хочет оградить своего ребенка и обманывает себя, свято веря, что это возможно.
Снова наблюдала, как сгорает мой младший брат.
Я пристальней рассматривала его тело в этот раз. Первоначальный шок прошел, уступив место натренированному критическому взгляду врача. Его обугленные позвонки и разрушенный спинной мозг рассыпались по земле, словно ненужные отбросы у колоды мясника. Где-то на грани сознания я смутно понимала, что Тимми, должно быть, приземлился на шею, когда горящие обломки дома увлекли его обугленное тело к земле, разрывая кожу, обнажая кости.
Все это подействовало на меня сильнее, чем я думала. Глубокие трещины раскололи мой разум с силой, которую, как я считала, невозможно вынести, оставаясь в своем уме.
Но я просто оставляла обломки себя позади, внезапно обнаружив, что идти даже легче, если раз за разом сбрасывать мертвый груз. Честно говоря, это было просто чертовски эффективно.
В тот момент я осознала, как просто мир может превратить любого человека в самую настоящую ожесточенную суку.
И вот, став еще немного сильнее, я нашла в себе силы снова пройти весь этот путь, на этот раз увереннее ухватившись за ручку. Все больше цельная и решительная, но все меньше я.
Сначала на меня обрушился дым, потом душная влажность миссурийского лета.
И, конечно же, раздался крик.
Я рухнула на землю, не способная двигаться дальше.
***
Конечно же, я встала. А что еще мне оставалось делать? Выбирать было особо не из чего: либо идти дальше, либо провести остаток дней в полной неподвижности. Я не собиралась позволять произвольному броску костей судьбы определять мое будущее, поэтому встала и пошла.
И вытерпела это все заново.
И обнаружила, как много, оказывается, можно переломить в себе, продолжая двигаться вперед.
Я дошла до конца. Открыла дверь.
И снова вошла в объятия этого крика.
***
Я как-то слышала, что деревьям в западном Техасе ветра годами придают причудливые формы, прорываясь сквозь открытые долины. Постоянное давление искривляет живых исполинов. Со временем, каким бы грандиозным ни было дерево изначально, оно будет навсегда испорчено миром, не способным на сочувствие. Первоначальная форма растения невосполнимо теряется, и страдальческие изгибы навсегда становятся неотъемлемой частью его характера. И оно никогда не сможет даже надеяться снова стать тем, кем намеревалось.
Но оно все равно растет.
***
Без бесполезного груза надежды идти было легче, поэтому я сбросила его, открывая дверь в седьмой раз.
И вышла в кабинет доктора Скритт.
– Закройте дверь, – приказала она.
Из практических соображений я повиновалась и встала перед ней.
– Итак. – Она взглянула на меня поверх тонких очков. – Вы собираетесь долго плакать о своей печальной доле, а потом многословно описывать случившееся? Или пропустим часть, не имеющую практической ценности, чтобы не тратить мое время зря?
Я опустилась в кресло напротив.
– Я исчерпала все слезы, – просто сказала я ей.
– Хорошо, – ответила она. – Надеюсь, это облегчило вашу ношу.
Я чуть было не спросила ее, отчего она такая злыдня, но заставила себя замолчать. Люди меняются, только если хотят измениться. У меня не было никакого желания спорить с фактами, безразличными к тому, верю я в них или нет.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Вы никому не рассказывали свою историю, потому что боялись осуждения.
Я кивнула. Мой разум сейчас был настолько растянут, потрясен и использован, что я ничего не могла больше предложить, кроме абсолютной рациональности.
– Откуда вы знаете?
Она будто вдруг погрустнела.
– Оттуда, доктор Эйфелас, что у всех людей одна и та же проблема.
Я тупо уставилась на нее.
– Каждый из нас стыдится какого-то эпизода из своего прошлого, – вздохнула она. – Мы верим, что если сможем хранить свои тайны, то сможем и контролировать то, что находится далеко за пределами нашего понимания. Это напрямую связано с тем, что люди – идиоты.
Мне нечего было на это ответить.
– Отпустить эту ложную веру – значит обрести контроль над прошлым, Элли. По крайней мере, в той малой степени, в которой это вообще возможно. Вы не потеряете своей истории, отбросив иллюзии.
Я глубоко вздохнула.
– Мне кажется, что признание этого…
– Сделает вас дерьмовым человеком, да-да, – ответила она, закатив глаза. – Но сам факт признания правды не может сделать вас сволочью. Только то, что вы натворили. – Она раздула ноздри и замолчала.
Без предисловий и разрешения я спонтанно начала объяснять:
– Мы с Тимми тогда поссорились, – выдохнула я. – Мне только что купили новый ноутбук. С тех пор, как мне исполнилось двенадцать, а Тимми шесть, он постоянно хотел иметь то же самое, что получала я. Я злорадствовала, когда он плакал над очередной вещью, потому что это заставляло меня чувствовать себя значительнее. Мой отец был уборщиком, и мы не могли позволить себе большую часть того, чего я так хотела. Поэтому, когда я наконец получила ноутбук, который, кстати, заслужила, я начала подначивать брата хуже, чем прежде. – Я глубоко судорожно вздохнула. – И вот он стащил его, когда я не видела, и заперся в моей спальне. Никогда раньше я не была так зла на него. Я сказала ему отвалить, первый раз за всю жизнь. Я выхватила его любимую мягкую игрушку, огромного такого плюшевого медведя, из его постели. В общем, я стащила его, заорала на весь дом, что уничтожу его, и сбежала вниз.
Я закрыла лицо руками.
– Я… бросила его на плиту, долго зажигала конфорку и была так счастлива, когда пламя все-таки занялось. Тимми вбежал в кухню в тот момент, когда огонь охватил нелепую игрушку. Я видела, насколько глубоко ранила его, намного глубже, чем когда-либо раньше, и я… я просто торжествовала. Боль, которую я причинила своему брату, казалась безумно приятной в тот момент. Не знаю, почему, но я была уверена, что он это заслужил.
На минуту повисло молчание.
А затем я продолжила, потому что только это и оставалось.
– Он… он сказал мне, что выбросит мой ноутбук в окно. Что сейчас запрется в моей комнате и разобьет его вдребезги. Повернулся и побежал. – Я прокашлялась. – Тогда я схватила пылающего медведя за ногу, свисающую с плиты и швырнула ему вслед. – Я поджала губы и медленно торжественно кивнула сама себе. – Как вы думаете, на чем основываются решения любого двенадцатилетнего ребенка? Только на том, что в тот момент показалось ему хорошей идеей. Я представить себе не могла, что несчастный медведь ударится об стену и срикошетит прямо в полное мусорное ведро. И понятия не имела, как быстро горящая бумага и прочий хлам могут распространить огонь по кухне.
Я прикусила губу до крови.
– Но я была достаточно взрослой, чтобы быстро взвесить за и против. Я знала, что у меня еще хватит времени, чтобы подняться по лестнице, но скорее всего не на то, чтобы вернуться обратно, потому что огонь охватил половину кухни всего за двадцать секунд. – Я несколько раз поверхностно вздохнула, пытаясь успокоиться. – А еще я знала, что могу выбежать через заднюю дверь и оказаться в мгновенной безопасности. – Еще несколько неглубоких вдохов. – Я должна была принять решение в долю секунды. И в ту долю секунды я все еще была зла. На брата, но и на себя тоже, хотя в то время я была слишком мала, чтобы это осознать.
Я сглотнула.
– Было бы проще назвать это либо холодным расчетом, либо горячей местью. Я рассуждала как ребенок, но была достаточно взрослой, чтобы понять, к чему приведет мое решение. На самом же деле, оба варианта тянули мой разум через искаженный ландшафт противоположных идей, не давая возможности выбрать то или то.
Я опустила руки и, не отрываясь, уставилась прямо в лицо доктору Скритт.
– Я решила выбежать на улицу. Я помню до сих пор каждую подробность этого решения. Оно разбило мое сердце и разум на такие мелкие осколки, что мне никогда больше не стать единым целым. – Я снова глубоко вдохнула. – И с каждым днем мне становится все больнее, потому я не могу перестать думать о том, что выбрала бы, если бы внезапно вернулась в тот момент. И потому, что я, скорее всего, сделала бы то же самое.
Впервые на моей памяти доктор Скритт первая прервала зрительный контакт.
– Элли, – вздохнула она. – Как ты думаешь, почему в больнице Св. Франциска действует такой набор правил для интернов?
– Правила диктует кто-то извне, – ответила я без каких-либо эмоций. – Теперь я это понимаю. Мы можем только следовать им.
Она выглядела грустной. А затем медленно покачала головой.
– Нет, доктор Эйфелас. Это не так. – Она потерла глаза. – Какое было первое правило?
– Никогда, ни при каких обстоятельствах не делитесь своей копией правил с кем-либо еще, – оттарабанил я на автомате.
Она подняла бровь.
– И какой по-вашему в этом смысл?
Я запнулась, пытаясь вспомнить ее слова.
– Вы сказали, что это важно, что не все смогут соответствовать…
– И это так и есть, – пренебрежительно ответила она. – Сегодня мы видели более чем достаточно подтверждений этой простой истине. Но вы ошибаетесь, думая, что правила пришли извне. – Она многозначительно посмотрела на меня через стол.
Я недоверчиво уставилась на нее.
– Я… не понимаю.
– Значит, вы улавливаете суть, – парировала она. – Доктор Эйфелас, вы не были лучшей в своем выпуске, даже близко нет. Но вы достаточно умны, чтобы быть врачом. Это-то вы можете понять?
Я быстро прикинула шансы выставить себя полной идиоткой в соотношении с вероятностью дать правильный ответ и промолчала.
Она разочарованно покачала головой.
– Вы действительно никак не можете уловить связи, доктор Эйфелас? Выбор прыгнуть с крыши или остаться? Осуждение угрюмого авторитарного уборщика? Несколько разных правил, связанных с огнем и детьми?
У меня отвисла челюсть.
– Первое правило запрещает делиться своим списком, потому что в больнице нет двух одинаковых наборов. Каждый врач сталкивается со своим собственным списком правил, и большинство не в силах следовать им.
Я с трудом подбирала слова.
– Значит, все… все эти правила только для меня?
Доктор Скритт сняла очки.
– Люди думают, что эта больница желает их уничтожить, хотя на самом-то деле она дает каждому все, что нужно для выживания. – Она досадливо фыркнула. – Но невозможно остановить желание большинства людей покончить с собой.
Я в шоке впилась глазами в ее стол.
– Но… правило номер четыре… почему мне запрещено прикасаться к конфетам Reese’s с арахисовым маслом?
Она уставилась на меня так, будто застукала за мастурбацией в публичном аквариуме.
– Потому что это мои любимые конфеты.
Я медленно кивнула.
– Мои тоже.
Доктор Скритт водрузила очки на голову.
– Вы собираетесь спросить, что это за место, – медленно продолжила она. – Я продержалась в больнице Св. Франциска гораздо дольше, чем большинство. Поэтому люди ожидают от меня объяснений. – Она сделала паузу, тщательно выбирая слова. – Итак, прежде чем вы объявите, что хотите узнать правду, вы должны принять один факт. – Она впилась в меня колючим взглядом, и в этот раз я первая отвела глаза. – Есть вещи, которые я в принципе знать не могу, а есть те, которых не знаю. Принятие этих идей как движущей силы, а не слабости, – единственная причина, почему я выдержала то, что другие не смогли.
Некоторое время мы обе молчали.
– Вы можете увидеть правила каждого врача? – вдруг спросила я.
Она ухмыльнулась.
– Нет. Но я прекрасно вижу, что написано на ваших лицах, а это одно и то же.
– Не понимаю, – честно ответила я.
Она разочарованно вздохнула.
– Помните, как я напомнила вам о правиле номер девять?
В памяти всплыл разговор сразу после смерти доктора Дориана.
– Вы сказали, что в морге всегда должно быть тринадцать трупов, – уверенно ответила я.
– Нет. – отрезала она. – Это ВЫ мне сказали. Я вела себя так, будто сама все знала, и вы повелись на мою уверенность. Список правил каждого человека – это его собственная битва. Откровенно говоря, я предпочитаю видеть, как врачи терпят неудачи из-за собственной неадекватности, чем наблюдать, как пациенты страдают из-за того, что кто-то не смог справится со своим незаслуженным высокомерием.
Я моргнула.
– Я хотела бы заслужить право быть высокомерной.
– Хорошая новость заключается в том, – улыбнулась доктор Скритт, – что, я думаю, у вас хватит выдержки пережить необычайно долгий путь, который нужно пройти, чтобы обрести заслуженное высокомерие.
Дверь распахнулась прежде, чем я смогла сказать что-либо еще. Я молча смотрела, как знакомый уборщик вошел в кабинет доктора Скритт.
Впервые я услышала, как он заговорил.
– Трое детей мертвы уже 119 минут, в морге меньше 13 трупов, а доктор Фалхар проигнорировал меня, когда я попытался помешать ему украсть список правил доктора Граулта.
Доктор Скритт встала, и я последовала ее примеру.
– Доктор Скритт, подождите, пожалуйста! – Я в отчаянии посмотрела на нее.
Она окинула меня взглядом, обещавшим максимум четверть секунды на все вопросы.
– Это реально?
Она отвернулась и обошла стол.
– Смерть реальная. Ничто другое не дает такой гарантии. Перед врачами стоит задача отсрочить неизбежное и принять тот факт, что 100% наших усилий так или иначе окончатся провалом.
Я вылетела из кабинета за ней, уходящей вслед за уборщиком.
– Если смерть – единственная реальная вещь, – продолжила она, – то в нашей жизни могут происходить самые невероятные вещи. Перестаньте сомневаться в этом факте.
А теперь хватайте серную кислоту, и мы попытаемся помешать вашим коллегам-интернам убить друг друга или кого-нибудь из пациентов.
~
Оригинал (с) ByfelsDisciple⠀⠀
Части 1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9 / 10 / 11 / 12 / 13 / 14 / 15
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.