Я нарушил правила, но ни о чем не жалею. Хотя бы одна спасенная невинная душа стоит сотни таких ублюдков. И знаете, что? Я еще поборюсь.
Минула еще одна неделя. Я в паранормальном крыле музея протираю Зеркало Рассеянного Разума. Его история? О, это просто: глубокая бездонная синева зеркала, хранящая сияние далеких галактик, читает самые потаенные страхи из тайников разума несчастного, прикованного глазами к стеклу. Хотя не только читает. Еще и расплескивает их по гладкой поверхности, будто сумасшедший художник краску по холсту. Если честно, я до жути боюсь этого зеркала. Ненавижу раз за разом наблюдать, как из его глубин на меня смотрит истлевшее лицо моей дочери… или как ужасные экспонаты рвут меня на части. Да-да, я о тебе говорю, Мариэтта. Почему-то с опаской я выглядываю за угол, проверяя, на месте ли пластиковая кукла в своем стеклянном гробу.
Салфетка из микрофибры стирает кровь и грязь с роскошной золоченой рамы. Я прохожусь по каждой щелочке между резными горгульями, торчащими тут и там в круговороте орнаментов. Протираю стекло, кружа, кружа и кружа от краев к самому центру, пока оно не становится до скрипа чистым. И тогда снова вижу ее. Вижу Софию в отражении, приложившую ладошку к моей. А через мгновение – ужасные экспонаты музея, поднимающиеся за моей спиной… Закатываю глаза. Опять та же песня. Уборка так увлекла меня, что неутешительный поворот судьбы, который принесет этот вечер, совсем вылетел из головы.
Страх в незнании. И, подобно болезни, страх, который когда-то снедал меня при виде экспонатов музея, после стольких лет, проведенных в бездонном чреве этого адского места, породил во мне иммунитет и перекинулся на других носителей. Неконтролируемый страх и волнение кусают богатых гостей, как бешенная собака, стоит им войти в музей. И паника теперь расцветает во мне не из-за экспозиций, а из-за непредсказуемых желаний жестоких сердец презренных богачей. Я доподлинно знаю любые реакции музея, но даже представить не могу, куда может завести человеческая злоба. И все же каждую неделю открываю двери, сталкиваюсь с посетителями и приспосабливаюсь к самым низменным проявлениям человеческой натуры.
Но сейчас мной владеет другой страх. Тот же самый, что и пятнадцать лет назад, когда я подписал контракт. Тот самый страх, который охватил двадцатилетнего меня, когда врачи сказали, что моей маленькой дочке нужна химиотерапия, если мы хотим дать ей шанс на жизнь. Мы были молоды и не представляли, где найти деньги на дорогостоящее лечение.
Безнадежность обвиняюще смотрела на меня со дна пустой бутылки виски. Несостоявшийся отец, способный лишь молча наблюдать, как его единственная дочь медленно угасает. Наблюдать, как ее радостное, улыбчивое существо просачивается сквозь пальцы, как песок.
А потом я увидел объявление в газете.
ТРЕБУЕТСЯ ГИД
Я бросил взгляд на предложенную плату и увидел не цифры, а яркую улыбку Софии. Перед мысленным взор предстал ее выпускной, свадьба, первый ребенок… Шанс избавиться от жестокой болезни, вырывающей дочку из моих рук и укладывающей в крохотный детский гроб.
Условия контракта были простыми, но не подлежащими обсуждению. Огромная зарплата, которой хватило бы, чтобы решить все проблемы семьи. И целая уйма странных пунктов, большинство из которых заканчивалось фразой:
В СЛУЧАЕ НАРУШЕНИЯ НАСТОЯЩЕГО СОГЛАШЕНИЯ СОТРУДНИК ПОДЛЕЖИТ НЕМЕДЛЕННОМУ УВОЛЬНЕНИЮ И ОБЕСКРОВЛИВАНИЮ.
Если вы вдруг не в курсе, что такое “обескровливание”, поясню: это слово используется для описания опустошения системы кровообращения человека. Но тогда мне было немногим больше двадцати, и я этого не знал. Подумал, что имелось в виду, что меня лишат дома или вроде того. Позже, поняв, наконец, на что подписался, я утешал себя мыслью, что это просто какая-то дурацкая шутка. Ну в какой организации в наше время будут убивать нерадивых сотрудников? А вот моя жена не нашла это забавным. Но мной владело отчаяние, и ради Софии я все подписал. И музей зажал меня в жестоких челюстях на долгих пятнадцать лет.
Контракт оказался бессрочным. А его расторжение приведет все к тому же: ОБЕСКРОВЛИВАНИЮ. И в этом месте никто не услышит моих криков. Даже Бог. Здесь и нет места Богу. Здесь правят Богатые и Знаменитые.
⠀
***
Когда на прошлой неделе я поднял трубку телефона, меня поприветствовал знакомый голос. Я слышал его раньше, этот сдавленный голос, протискивающийся меж двух толстых губ. Звонил куратор музея, с которым я первый и последний раз разговаривал пятнадцать лет назад, в день подписания контракта.
– Привет, мой мальчик! – прогудел он, шурша щетиной по трубке.
– Кто это?
– О, ты что, забыл? – Он разразился громким смехом очень грузного мужчины.
И я вспомнил.
Разговор оказался коротким и пугающим. Куратор говорил понимающим тоном, но за ним скрывалось неудовлетворенная жажда жестокости. Он ничем не отличался от остальных.
Вскоре он откашлялся, прерывая разговор.
– Так вот, дружок, что я хочу сказать. Я ценю твою преданность музею. Но что есть, то есть. В списке гостей на будущую неделю… – Он помолчал, зашуршал бумагами и что-то невнятно забормотал, видимо, читая. – Да. На экскурсию придут пятеро. Четверо из них – гости.
Я кивнул сам себе. Все так. Но зачем он мне звонил?
– Отлично, я…
– А последний посетитель будет не гостем. Это скорее… этот человек прибудет для обескровливания.
Мое сердце на мгновение остановилось.
– Прошу прощения?
– О, дружок, все не так уж плохо. Если этот человек окажется не в состоянии выполнить условия контракта, э-э-э, просто убей его. И тогда мы увидимся снова через неделю. Удачи!
Он повесил трубку.
⠀
***
Следующая неделя была невыразимо мучительной. Я жил в ожидании смерти и все время был на взводе. За исключением кратких моментов сна, каждый миг мой разум вновь и вновь пережевывал мысль, что вот-вот кто-то явится в музей, чтобы убить меня. Конечно, когда имеешь дело с богатыми ублюдками, каждая экскурсия сопровождается риском такого исхода. Но в этот раз все было по-другому. Кем бы ни был этот человек, он явится к дверям музея с единственной целью: оставить мое тело в холодных стенах безжизненным и пустым.
⠀
***
Закончив с зеркалом, я смотрю на часы и отправляюсь в фойе.
Непрекращающееся беспокойство и страх занимают все мои мысли. И только в последний момент я вспоминаю, что забыл покормить Зубную Фею.
Я снова поднимаюсь по лестнице и иду по коридорам в паранормальное крыло, мимо вечно запертой стальной двери. Никогда я не открывал ее, да это и невозможно было сделать без ключа, но любопытство всегда снедало меня. Но сейчас для этого точно не время. Гости прибудут через пятнадцать минут. А с ними и палач.
В глубине художественной экспозиции, меж танцующих песочных стен, в тенях прячется дверной проем, который я редко удостаиваю вниманием. Большая золотая табличка над входом гласит:
Зубная Фея
Внутри небольшая комната, стены выкрашены в черный. Одинокий прожектор освещает картину по центру дальней стены.
Искаженное страданиями, ужасное лицо смотрит на меня с холста. Рот и глаза безволосого, обгоревшего трупа – пустые дыры, заполненные крошечными белыми точками. Зубы. Его глазницы и глотка усеяны сотнями зубов.
Эту картину музею принесли в дар. Ее бывшая хозяйка однажды обнаружила, как жуткое лицо повернулось и уставилось на нее со стены спальни. И ни один аукцион не согласился принять картину.
Уборщикам в музее назначена одна неприятная обязанность: собирать и хранить зубы умерших гостей. И тому есть причина. Сюрреалистичная, но при этом вполне реальная. Я достаю из кармана своего пижонского бордового жилета горсть окровавленных зубов и аккуратно кладу их на раму картины.
Каждый месяц я кормлю его. А он в ответ не покидает картину и не бродит по залам. Это наш договор. Помню те времена, когда я забывал кормить его… как он отрывал себя от холста и ползал по коридорам, истекая краской, в поисках меня.
Я вновь смотрю на часы. 17:59. Пора открывать музей.
⠀
***
Быстро одергиваю жилет, приглаживаю волосы и сбегаю по мраморной лестнице в фойе. Двумя руками распахиваю огромные двери.
Богатые гости чинно вплывают в музей, как и в любой другой день. Я мельком оглядываю каждого. Любой из пятерых может нести мне погибель. В группе двое мужчин: один толстый и коренастый, другой высокий и тощий. Две женщины из трех выглядят пугающе: костлявые, носатые, будто пугала из плоти и крови. А вот третья дама весьма миловидна. Бледная кожа, длинные волосы собраны в хвост, красивое лицо, маленькие глазки выглядывают из-под пепельно-черной прямой челки.
И именно она все время привлекает мое внимание на экскурсии. Модная прическа девушки из высшего общества, помпезный высокий хвост на макушке… но манеры типичной представительницы среднего класса. Она держится со сдержанной гордостью трудолюбивой деловой женщины, довольной своей работой с девяти до пяти. Ничего в ней не напоминает высокомерного величия, подаренного миллионами на счету и десятком поместий. Это она?
Я веду группу по экспозициям, через стеклянный коридор над оранжереей, где неделю назад Холли съела человека. Она там, внизу. Хлопает огромным оливковым ртом, совершенно не заботясь о том, что тогда произошло и что из этого вышло. И мне становится интересно, кто тогда озаботился тем случаем? Кто знал всю историю и доложил ее куратору музея?
Войдя в крыло паранормальной выставки, мы ненадолго притормаживаем. Какое-то время богатые засранцы глазеют на Мариэтту, а потом переключаются на кое-что другое.
– Что здесь? – Моя визави тянет за покрывало на витрине.
– Взгляните, – говорю я, отгибая ткань дрожащей рукой, как фокусник, страшащийся увидеть последствия неудачного трюка.
На его лице нет ни человеческого рта, ни зубов. Вместо них красуется длинный трубчатый хоботок мясной мухи. Под мерцающим светом ламп только случайный блеск выдает расположение глаз, выцветших до черноты в плену стеклянной тюрьмы. Лицо тоже угольно-черное, как и все неуклюжее тело. От покрытой щетиной кожи тут и там отделяются волосатые конечности, расправляются крылья. Сетчатые глаза, не мигая, наблюдают за нами через стекло. Одно крыло, деформированное и смятое, жужжит и щелкает. Движется. Наполовину человек, наполовину муха. Под витриной золотая табличка:
Вельзевул
Женщина с хвостом на макушке наклоняется ближе, со стуком прижимает к стеклу красные ногти и смотрит на чудовище во все глаза.
– Разве ему место здесь? Почему не на выставке насекомых?
Существо за стеклом наклоняет голову, будто прислушиваясь к ее словам. Будто он может ее понять. Будто может распознать насмешку.
Пара смешков долетает из толпы богачей. Но мне не весело. Они расстраивают его.
– Да, изначально он там и находился. – Я вытираю потные ладони о брюки. – Его пожертвовал в музей анонимный даритель, описав как “продукт испытания экспериментального химического оружия”.
Женщина задумчиво кивает. Существо снова жужжит в своей тюрьме.
– Однако, – продолжаю я. – Мы здесь быстро опровергли это. Но так и не смогли понять ни что это за существо, ни что с ним произошло. Так что теперь он гниет здесь день за днем, в стеклянной витрине паранормального крыла. Трагично, но необходимо. Лично я считаю, что человек, пожертвовавший его, только так и смог избавиться от этой штуки.
Волосатая лапа внезапно с громким стуком упирается в стекло, как черное копыто. Тошнота подкатывает к горлу, я хочу уйти. Но группа все сыпет вопросами.
– Как он получил это имя? – раздается мужской голос сзади.
– В теологии Вельзевул – один из семи князей ада. С угаритского языка его имя переводится как “повелитель мух”. – Я недолго смотрю на существо за стеклом, склонившее голову набок, как озадаченная собака. Мерзкий хоботок болтается туда-сюда, как соска.
– Оно разумное? Я имею в виду, как я или вы?
– Мы не знаем. Немногие сотрудники заходят в это крыло, не говоря уже о том, чтобы пытаться взаимодействовать с экспонатами.
Я повожу рукой вперед, приглашая группу последовать за мной. И некоторое время мы и правда идем в глубь выставки, пока я не замечаю. что женщина с хвостом все еще таращится на человеко-муху, прижимаясь к стеклу.
– Мэм?
Пару мгновений она указывает на него пальцем, прежде чем заговорить:
– Я хочу попробовать поговорить с ним. Он выглядит так, будто страдает.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Ты… ты ходишь мимо его каждый день, – перебивает она меня, и ее тон жжет, как раскаленные угли, – проводишь экскурсии, убираешь. И ни разу не попытался поговорить с ним? Выяснить, не заперт ли внутри него человек? – Ее палец скрипит по стеклу упираясь в стенку напротив его черной щетинистой головы.
Некоторое время я молча смотрю на нее, размышляя. Обладают ли посетители музея состраданием? Нет… Я нервно сглатываю. Это она? Она орудие куратора? Та, что попытается убить меня? Если она подойдет хоть на шаг ближе к мухе, можно считать, что жизнь ее кончена. Но я могу пойти на это, как на сопутствующий ущерб.
– Нам нужно идти дальше. – Я непреклонен.
– Вот уж не думаю, – фыркает она в ответ. Кивает головой в сторону витрины. – Открой.
– Вы можете попробовать коммуницировать с ним через стекло. – Я подхожу и стучу пальцами по барьеру.
– За стеклом он просто животное. – Она впивается в меня хищным взглядом. – Без стекла – равный. Я хочу говорить с ним как с равным. А теперь открой этот чертов шкаф!
Я с трудом могу мыслить здраво. Игры куратора выбили меня из колеи. Но это ведь наверняка она, так ведь? Она хочет освободить Вельзевула и обречь всех нас на смерть.
Но она не учла кое-что. У меня тоже есть план.
Дрожащей рукой я хватаю мастер-ключ и медленно вставляю его в замок витрины. Мерзость внутри возбужденно болтает своей трубкой туда-сюда. Тысячами сетчатых глаз он видит свежее мясо. И он хочет есть.
Женщина подтягивается и забирается на витрину к человеко-мухе. Дорогие балетки скрипят по полу. Раньше она говорила храбро, но теперь, столкнувшись с кошмаром лицом к лицу, оказавшись в тени огромного покореженного монстра, бледнеет от ужаса. Теперь она хочет одного: выбраться оттуда.
Она все еще наполовину свисает из высокого стеклянного шкафа, на случай, если понадобится быстро ретироваться. Не решается забраться в витрину к мухе полностью.
Мое сердце колотится о ребра. Она хочет выпустить его. Хочет, чтобы Вельзевул высосал хоботком мое тело, как молочный коктейль через соломинку.
Мне тяжело дышать. Боже, я сейчас отключусь.
Сам до конца не понимая, что делаю, я толкаю женщину вперед. Упираюсь ногой ей в спину и толкаю, пока она, перекувыркнувшись, не падает по ту сторону стекла, ударяясь головой. И крича, не переставая. Крича. Крича. Я захлопываю витрину и запираю ее. Куратор не получит моей головы этим вечером. Я нашел ее. Она хочет меня убить.
– Помоги мне!!! – кричит она.
Толпа позади меня дружно выдыхает, будто кто-то спустил воздушный шарик.
Я опираюсь рукой о стекло и отвечаю:
– Вы хотели поговорить с ним лицом к лицу.
Мерзкое создание оживляется. Загнутые, как крючки, ворсинки, покрывающие черную получеловеческую плоть, топорщатся, разорванные крылья расправляются, возбужденно взбивая воздух. Он готов пировать.
– Какого черта ты творишь? – кричит один из мужчин за моим плечом.
Я медленно поворачиваю к нему голову в неверном свете коридора:
– Подчиняюсь.
Но нельзя недооценивать, на что способно отчаяние. Внезапно кулакам женщины удается то, чего годами не могли добиться копытца хрупких лапок насекомого. Она пробивает дыру в стенке шкафа и вываливается наружу в каскаде острых осколков.
Один из напыщенных богачей разражается смехом. Он поворачивается, желая отбежать, но жужжащее чудовище оказывается быстрее.
Через дыру своей стеклянной тюрьмы он выстреливает залпом слизи из мерзкого хоботка. Слизь залепляет лицо мужчины, как бледно-зеленое желе, все усеянное маленькими черными мясными мухами. Прямо как в моих кошмарах о Софи.
Мухи с бешенной скоростью пожирают ублюдка. Проедают дыры в его плоти, щеках, губах. Он пытается ползти, но не уходит далеко. Насекомые закапываются все глубже. Он отчаянно кричит, гости вторят ему какофонией голосов. Мухи вползают в дыры в его щеках, выползают из уголков глаз, превращая лицо в гротескную маску смерти и разложения. Под кожей вздуваются отвратительные красные волдыри, лопающиеся, как шарики, наполненные кровавым желе. Мухи лезут из его десен, сучат лапками по рту и глотке, а он кричит, кричит и кричит, пока не затихает. Пока я не остаюсь один на один с его жужжащим трупом, наполненным тысячами насекомых, извивающихся, кишащих, бороздящих пустую плоть.
Я падаю на колени. Рвота плещет изо рта прямо на мраморную стену. А рука встает прямо в лужу жидкости, когда-то наполнявшей жизнью вены богача. Обескровлен.
Ротовая трубка Вельзевула тянется мимо меня к трупу, впивается в одну из икр мужчины и высасывает мясное желе из пустой оболочки как сатанинский пылесос.
Еще толком не поднявшись, я полу-бегу, полу-ползу, миную одну дверь за другой, оставляя на мраморе полосы окровавленными пальцами – гротескное произведение искусства, под стать Зубной Фее.
Едва удерживаясь на ногах, огибаю углы, бегу мимо Живой стены, мимо глубоководной выставки… И вот в конце коридора вижу мелькнувший черный хвост. Ее хвост. Она бежит в театр. Она что-то задумала. Ее план провалился, и теперь она ищет новые способы уничтожить меня.
⠀
****
Театр музея прекрасен. Огромное, богато украшенное помещение, уставленное рядами кресел из сиреневого бархата. Мраморные балконы нависают над партером, как роскошные белые облака. Прожекторы выпускают лучи света из маленьких бойниц в потолке и на сцене. Ярко-синий горбатый кит, сплетенный из чистого света, выныривает из темноты рядом со мной, грациозно прокатывается над рядами сидений и исчезает в противоположной стене. Блики света от фонтанчика на его спине орошают мне лицо, как капли дождя, стекают по щеке холодными дорожками. На несколько мгновений голограммы в этом театре оживают.
Брюнетка не знает этого. Хотя, раз она мой палач… Может, и знает.
Я медленно спускаюсь по ступеням.
Она дрожит, забившись в угол сцены, и вопит мне, перекрикивая блуждающее эхо:
– Не подходи… не подходи ко мне!
Но я подхожу. Все ближе и ближе.
– Ты… Ты запер меня с этим… – Ее слова обрываются, и весь театр заполняет темнота. Следующее шоу вот-вот начнется.
Внезапно динамики гремят зовом трубы, сотрясая стены. прожекторы сплетают фигуру одинокого солдата, чистящего мушкет справа от сцены. Начинается военная зарисовка. Я видел ее уже много раз.
Сердце бьется в районе горла: где-то неподалеку вырвавшийся повелитель мух рыщет по коридорам в поисках еды, а мы сейчас самая близкая цель.
Я кричу, что нужно уходить, пытаясь перекричать рев труб, но едва слыша собственный голос. Женщина пятится, размазывая тушь по лицу.
Музей решает присоединиться к нашей драме. Ведомый злобной силой, голографический солдат заканчивает возиться с оружием, поворачивается ко мне и одаряет отвратительной ухмылкой. Заостренные зубы блестят в белом свете. Он заряжает мушкет. Я сотню раз смотрел это представление, но такое вижу впервые.
Я кричу, но трубы глушат звук, она все пятится от меня, шаг за шагом попадая на линию огня. Я превращаюсь в гротескную маску горя: рот открыт в безмолвном крике, легкие горят и рвутся из груди…
Голографическая пуля сталкивается с ее черепом, как молоток с мясистым кокосом. Кровь, кусочки мозга и костяные обломки орошают мой бордовый жилет. А солдат довольно скалится, глядя мне в глаза.
Ожившая злобная сущность музея опускается на одно колено и снова заряжает мушкет следующей эфемерной пулей.
В этот жуткий момент я возвращаюсь мыслями к образам, рожденным Зеркалом Рассеянного Разума… и решаю не терять времени.Спотыкаясь о ступеньки, цепляясь за сидения, я бегу ко входу. Пули летят одна за одной, взрывая сиреневую обивку, расцветая под ногами фонтанами щепок…
Я с трудом удерживаю рвоту, ведомый одной лишь мыслью, – бежать. Двери театра захлопываются за мной, вот только облегчения это не приносит: Вельзевул шаркает разъезжающимися конечностями в дальнем конце коридора. Щетинистые ноги скрежещут по мрамору. Деформированное крыло, навеки вроде бы лишенное способности летать, подергивается в свете звезд с издевательским жужжанием.
В фойе вопят гости. Мечутся по музею, как взбешенные муравьи.
Я тянусь рукой к входной двери. Мой палач мертв, а ее кровь теперь запекается на моих веках. Я больше не могу этого выносить. Не. Могу. Отчаянно тяну за ручку…
⠀
***
В музее звонит телефон.
И снова мне кажется, что сердце останавливается.
Я отпускаю ручку.
Поднимаюсь по лестнице, вытирая потную ладонь о штанину. Неохотно беру трубку…
– Алло?..
– О, гид! – Куратор смачно затягивается сигарой. – Твой долг выплачен. Ни один из сегодняшних гостей не приходил за тобой.
Кислый вкус наполняет рот. Горло перехватывает.
– Что это значит?
– О, эти люди просто приняли предложение посетить частный музей. Обычный средний класс, ничего особенного. Никто из них не собирался обескровливать тебя. Ну как, дружок, ты доказал, что принадлежишь этому месту, так?
Я швыряю трубку. Дребезжание пластика эхом разносится по фойе и звенит у меня в ушах.
Ужасное осознание накрывает меня: гости на этой неделе даже не пытались сделать ничего ужасного. Только я один сегодня сеял ад и смерть из страха за собственную шкуру. Куратор не назначал мне наказания смертью. Только муками совести.
Неужели я тоже монстр?
⠀
***
Сколько прошло времени? Не знаю. Я плакал в своем кабинете под аккомпанемент криков разворачивающейся в коридорах резни. Слезы запятнали резюме уже мертвых гостей.
Меня сотрясает мелкая дрожь. Страх и ужас перед надвигающимися чудовищами музея лишают способности мыслить. Вельзевул идет.
Боже, кем я стал…
Я покину это ужасное место любой ценой.
~
⠀А еще, если хотите, вы можете поддержать проект и дальнейшее его развитие, за что мы будем вам благодарны
Юмани / Патреон / Boosty / QIWI / PayPal
⠀
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
