В играх богатых ублюдков так легко стать случайной жертвой. Или не случайной. Не знаю, что двигало людьми, отправившими ребенка в этот ад, но я не позволю причинить ей боль.
Сегодня я стою в одиночестве на экспозиции океанских тварей.
Рыба-удильщик нарезает бесконечные круги в темной глубине своего аквариума в поисках выхода, который никогда не найдет. Я стою по ту сторону стекла титановой тюрьмы, а он бьется лбом с люминесцирующей приманкой в прозрачную стену. Он улыбается мне, показывая тонкие зубы. Привет, дружок.
Я никак не могу уйти отсюда. Не могу оторваться от наблюдения за бесцельно крутящемся в своем маленьком кусочке мира существом. Ему никогда не узнать, как и зачем он оказался в этом музее. Он и не стремится. Просто плывет. Плывет, врезается в стекло и надеется, что однажды оно треснет. Хотя бы самую малость.
Я здесь для того, чтобы ухаживать за экспонатами. К счастью, кормление косматой рыбы-лягушки не занимает много времени. Желтая рыба поднимает облака песка со дна своей тюрьмы желтыми плавниками и несется к еде на “ножках” неуклюжей походкой пожилого лабрадора. В этом отвратительном музее трудно найти хоть крупицу счастья, но глубоководная выставка всегда заставляет меня улыбаться.
Я поднимаюсь наверх. Нужно уделить пару часов бумажной работе. И, видимо, в какой-то момент вырубаюсь прямо на столе. Я не улавливаю мгновения, когда проваливаюсь в сон, но очень скоро плачу за это кошмаром.
– Я красивая, папочка? – гремит глубокий приглушенный голос.
Мясные мухи роятся на ее лице, обрамленном золотистыми локонами. Черные кишащие пятна отблескивают слюдяными крыльями в провалах глаз и рта.
– Я красивая?
Она не похожа на Софи. Оболочка моей мертвой дочери, не более того. Наверное, ей трудно говорить: мухи облепили все горло. Она продолжает, а мухи жужжат и лопаются с мерзким звуком:
– Папочка? Ты снова задремал? – хихикает она не своим голосом.
Мухи ползают по ней, беспрерывно жужжа.
Жужжа.
Жужжа.
Жужжа, пока я не прихлопываю одну, ползущую по моей руке.
Я резко просыпаюсь от собственного удара. На запястье расцветает ярко-розовое пятно. По бескрайнему фойе музея все еще гуляет эхо хлопка.
Документы раскиданы по столу. Теперь они так же легко приводят меня в угрюмое возбуждение, как вогнали в сонливость некоторое время назад. Списки пострадавших на прошлой неделе. Заметки и информация о сегодняшних гостях. Жалобы. Невыносимая скука. Один из бланков отлепляется от руки и планирует вниз на первый этаж с моего небольшого балкона. Океанская выставка и бессознательный эскапизм, который приносит сон, – единственные способы ненадолго освободиться из пут музея. Конечно, до того, как они обращаются кошмарами.
Я поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы, и понимаю, что прихлопнул не муху. От стеклянной бабочки остались лишь мелкие кусочки полупрозрачного крыла, блестками покрывающие мои пальцы. Я отряхиваю руки, и прозрачное конфетти грациозно плывет вниз по мраморной лестнице, колыхаясь в потоках воздуха, как крошечные пылинки, и сверкая в лунном свете, льющимся со стеклянного купола потолка. И в этот момент я забываю о мясных мухах, вылетающих изо рта моей мертвой дочери.
Рон, Джилл и весь остальной персонал уже ушли, шум и суета стихли. Больше мне ничего не остается, кроме как ждать прибытия богатых, презренных гостей. Я снова один – единственная живая душа в музее. И я позволяю себе ненадолго нырнуть в воспоминания. Воспоминания о том времени, когда я только стал здесь гидом.
***
Но вот уже пора открывать двери. Я причесываюсь, поправляю воротник рубашки, забившийся под жилет, начищаю ботинки. Спускаюсь по мраморной лестнице, поднимая облачка светящейся пыли.
Часы бьют шесть. На этот вечер музей открыт для горстки богачей, ожидающих снаружи. Я распахиваю высокие двери, петли стонут, и эхо в огромном фойе музея вторит им.
Семь аристократов надменно вплывают внутрь: трое мужчин, четыре женщины. Все одеты в вечерние наряды и пальто по последней моде. Одному из них требуется больше времени, чем остальным, чтобы подняться по крутым ступеня крыльца, опираясь на трость.
– Экскурсия начнется без промедления. Слева от вас гардероб, можете оставить… – Я умолкаю.
В дверь застенчиво заглядывает девочка лет восьми-девяти в крошечном черном костюмчике. Она украдкой осматривается, глаза блестят как два мраморных шарика.
Ее не должно быть здесь. В реестре гостей не было никаких детей. Вроде бы. У нее нет шансов в этом месте.
Я опускаюсь на колени и говорю:
– Здравствуйте, мисс.
Девочка застенчиво выглядывает из-за косяка входной двери. Ее кожа такая бледная, почти как мрамор пола. Наверное, она – первый ребенок, ступивший в это Богом забытое место. И на то есть веские причины.
– Кто из этих людей ваши родители? – Я изо всех сил стараюсь держать на лице теплую искреннюю улыбку.
Нет ответа. Девочка просто смотрит на меня из-за завесы белокурых волос.
– Она не разговаривает, сынок, – говорит человек с тростью. – Не говорила всю дорогу сюда. И сейчас не начнет
– Она вообще ни на что не реагирует, вообще-то. – Высокомерная женщина с крючковатым носом вешает пальто в гардероб. – Похоже, глухая.
Ненадолго я погружаюсь в раздумья. По лицу пробегают волны нерешительности. Оглядываюсь на миллиардеров, сбившихся в небольшую кучку, – они уже готовы вонзить свои крепкие зубы в сегодняшние экспозиции. И не только. Взять ребенка с собой на общую экскурсию – безумие.
К счастью для девочки, одно из требований моей работы – знать основы как минимум двадцати языков, чтобы иметь возможность коммуницировать с любыми гостями. Включая язык жестов. Вот только я почти его не понимаю, максимум основные слова. Я снова опускаюсь на колени и показываю свой вопрос жестами.
Девочка отвечает, что мама и папа отправили ее в музей, пока сами уехали на встречу в Дубаи.
“Как вы долетели?”
“Хорошо. Женщина с большим носом очень шумная”. – Девочка захихикала и показала, что мне не обязательно делать знаки руками – она может читать по губам.
Она уже мне нравится: больше не приходится удерживать улыбку – она ползет на лицо сама собой, несмотря на то, что я все еще застрял в этом неумолимом месте вместе с ребенком. И она была лишь испуганным кроликом, бегущим по открытому полю, под прицелом ястребиных когтей зловещих выставок. И, что еще хуже, неутолимой жажды крови богатых и свободных.
И тут я вспоминаю пункт договора с музеем: проводить по одной экскурсии в каждый день вернисажа.
Широко и уверенно жестикулируя, будто в своем праве, я открываю лазейку к безопасности ребенка:
– Примите мои глубочайшие извинения, дамы и господа! Из-за непредвиденных обстоятельств, вечерняя экскурсия сегодня отменяется.
Недовольные стоны из толпы.
В том самом пункте моего контракте не указано, сколько людей я должен взять с собой.
– Черт! Да мы же только пришли! – ревет один из мужчин.
– Не волнуйтесь, музей полностью в вашем распоряжении. – Я повожу рукой в сторону выставки глубоководных рыб. – Прошу. Только не будите рыбу-удильщика.
С радостным визгом и топотом толпа разбегается по коридорам.
Звездный свет льется сквозь витражи, освещая бледное личико моей гостьи. Она вся сияет от волнения и предвкушения.
– А теперь мы можем спокойно начать экскурсию.
Однако нам отмерена лишь иллюзия покоя. Кучка богатеньких засранцев без присмотра очень скоро найдет сотню способов продемонстрировать, что они могут вести себя намного хуже любого ребенка, не говоря уже об ангеле, стоящим передо мной. И эта демонстрация, скорее всего, закончится чьей-нибудь смертью.
– Чем бы ты хотела заняться?
“Рисовать,” – показывает она.
– Я знаю кое-что подходящее.
Мы долго исследуем музей этим вечером. Девочку зовут Рози, и ее очень пугают страшные выставки. Мы останавливаемся в перекрестке коридоров между художественной и музыкальной экспозицией, около запертой двери.
“Что там? – Она указывает пальчиком в темный коридор. – За металлической дверью. Что там?”
– Я знаю этот музей как свои пять пальцев, но никогда не был там, – неохотно говорю я. – Дверь закрыта. Ключа нет.
“О. Ладно”. – Рози обиженно кивает.
Как знакомо.
Я улыбаюсь, чтобы подбодрить ее, и веду на выставку искусств. Такого она никогда еще в своей жизни не видела – глаза девочки так сияют, что могли бы светить здесь вместо ламп.
Высокие стены и потолок художественной экспозиции покрыты занавесом песка. Плавно текущие волны пульсируют с легким шипением. В какой-то момент на стенах появляется ожившая картина Ван Гога “Звездная ночь”. Желтые и голубые песчаные волны извиваются, разбиваются и складываются в новое великое произведение. Слева от нас на стене появляется “Крик” Эдварда Мунка. Рози подставляет ладонь под песчаный водопад, и он струится между пальцами, как соль.
“Красиво!” – Девочка смотрит на потолок, разинув рот.
Я дотрагиваюсь до ее плеча, чтобы она могла прочитать по губам:
– Здесь не только картины, посмотри вот сюда.
Я опираюсь одной рукой на маленький стеклянный ящичек и предлагаю девочке заглянуть внутрь. Две яркие туфельки стоят на шелковой подушке цвета слоновой кости, переливаясь под мягким свечением песочного полотна. И сияют так пронзительно, что невольно раскрывают свою истинную сущность: они из хрусталя. Под витриной табличка:
Неуклюжие танцоры
Рози не особо впечатлена. Но только пока я не хлопаю по стеклу.
Туфли оживают. Они постукивают и пританцовывают по шелковой обивке. Один танец сменяется другим, они кружатся, показывают самые узнаваемые па из страстного танго и заканчивают представление знаменитой лунной походкой.
“Вау! Что это такое?” – Она прижимается к стеклу. Если бы не прозрачная перегородка, туфли легко могли бы пнуть ее.
– У некоторых людей может быть хороший голос. Фантастический голос фантастического певца. – Я достаю атласную салфетку и полирую стекло витрины. – В других живет врожденное чувство ритма. А вот эти туфли… они просто перекидывают мост через пропасть.
Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и внимательно слушает. И туфли слушают вместе с ней.
– Их создали где-то между шестидесятыми и семидесятыми годами. Для отличных певцов, абсолютно неспособных к танцам. Туфли давали им преимущество, танцуя за них, и прокладывали мост к титулу суперзвезд.
Я указываю на следующий предмет выставки около стены. На мгновение улавливаю счастливый блеск в ее глазах, белокурые волосы искрятся… И это напоминает о моей дорогой умершей дочери, наполняет мою душу давно забытым теплом. Рози, держу пари, я сейчас еще счастливее тебя.
Она садится на стул.
“Что это, мистер гид?”
На столе перед ней на каменной пластине, покрытой графитной пылью и пеплом, лежит маленькая белая ручка. Я указываю на край стола, под ним табличка:
Пиши-стирай
Девочка в нетерпении поворачивается ко мне.
– Попробуй. – Я киваю, и она хватает ручку. Пластина встречается с наконечником с гулким стуком.
Стена песка вдруг превращается в подобие холста, светлого цвета с персиковыми разводами. Рука девочки вертится по пластине, и черные вихри возникают и кружатся на стене вслед за ней.
– Нарисуй что-нибудь, Рози. Пластина знает, что ты хочешь изобразить, и будет тебя направлять.
Неуверенная поначалу, она несколько раз встряхивает золотистыми локонами. Восьмилетний перфекционист. Я улыбаюсь, представляя, как она сейчас закатает рукава своего костюмчика, чтобы точно сделать все идеально. И она действительно их закатывает, а я не могу удержаться от смеха.
– Это я? – Я удивленно смотрю на песчаную стену. На ее пульсирующей поверхности появляется мужчина с каштановыми волосами, одетый в пижонский бордовый жилет. Да, должно быть, это я.
Этот рисунок намного более детальный и продуманный, будто его рисовала не восьмилетка, но за это стоит поблагодарить каменную пластину. Но и сама Рози отлично справлялась.
– Ух ты! Рози, картинка просто прекрасная. – Девочка продолжает рисовать, а я не могу отвести глаз. – А кто это рядом со мной?
В песчаных волнах, возвышаясь над человечком, возникает неуклюжее черное пятно, складывающееся в непропорционально вытянутую фигуру. Смутно знакомую. И чертовски пугающую. Его черные руки заканчиваются длинными когтями.
– Рози?
Не обращает внимания. Просто остервенело царапает ручкой по пластине.
На рисунке существо нависает над моей фигуркой. Песок струится, и оно растет, растет и растет. Как в омерзительном мультике. Нижняя челюсть твари свободно болтается где-то на уровне плеч.
– Рози!
Существо поглощает мою голову. Тонкие, как карандаши, зубы прорезают тонкое горлышко, и песок вдруг окрашивается красным. Стена будто закашливается и выплевывает комья пыли, засыпая рубашку Рози кровавым дождем.
– Рози! – Я хватаю ее за руку. – Что ты, черт подери, рисуешь?
Она смотрит на меня огромными от ужаса глазами. В них закипают слезы.
“Это не я!” – показывает она.
Я поднимаю ее с сиденья и ставлю на пол, усыпанный красным песком. Она тычет пальцем в свой рисунок:
“Видишь, это ты”.
Сердце бешено колотится. Неужели музей заставил ее нарисовать это?
“И, – Рози медленно переводит палец, указывая теперь на черную фигуру, – это мистер Дрема.”
Теперь меня тошнит. Я так старался оградить ее от этого хаоса, но музей все же атаковал.
– Идем, – строго говорю я. Девочка берет меня за руку.
Мы быстро спускаемся вниз на лесную выставку. Нужно сделать так, чтобы Рози была в безопасности. Чтобы больше не случилось никаких эксцессов. Я не говорю ей, что, когда мы уходили из художественного зала, мистер Дрема на стене повернул голову сам по себе и уставился на меня пустыми жуткими песчаными глазницами.
По пути в лесной зал мы видим вдалеке нескольких посетителей. Они кричат и покатываются со смеху. Я веду девочку мимо, крепка держа за руку.
***
На какое-то время мы и правда оказываемся в покое под сенью плененного леса. Я объясняю Рози, что в этой комнате содержатся и птицы, а днем им светит солнце через стеклянный потолок.
Но сейчас уже ночь, и только лунный свет льется сквозь витражи. Мы идем вглубь, кора хрустит под нашими ногами, пробуждая и пугая птиц.
“Рози, не шуми. – В этот раз я перехожу на язык жестов. – Нужно вести себя очень тихо”.
Я указываю на витрину неподалеку. Стеклянный шкаф стоит между двумя подстриженными деревьями. Вокруг сумрак, но внутри можно разглядеть неясный черный силуэт.
“Это дерево похоже на человека”.
– Да, так и есть, – шепчу я девочке, наклонившись ближе, и ее глаза блестят. – Он – ошибка эксперимента. Мы разместили его здесь, чтобы дать уснуть. Он больше не человек. И ест то, что могут добыть корни из земли. Или тех, кто достаточно глуп, чтобы приблизиться к нему.
В темном лесу не шелестит ни один лист. Никаких звуков, кроме хруста листьев под ботинками Рози и визга стекла, когда она прижалась к нему ладошками.
– Рози, – шепчу я, – не шуми.
“Как его зовут?”
– У него нет имени. – Я мягко оттаскиваю ее от экспоната. – Хотя некоторые гости зовут его Сонным вампиром. Он относительно безобиден. Но один из уборщиков как-то заснул здесь в один из долгих вечеров. И больше не проснулся.
Девочка крепче сжимает мою руку.
– Говорят, он пожирает человека через его сны, – шепчу я. – А если человек очень уставший, даже не обязательно спать, чтобы он пришел.
Да, этого достаточно. Девочка поспешно тянет меня за руку к двери. Прости, Рози. Прости, что напугал тебя.
Мы почти добираемся до задней двери. Пара голубых бабочек вспархивает с земли и садится Рози на волосы. Она подхватывает одну, пытается пересадить на мой палец…
Позади хрустят листья.
Один из жестоких богачей нашел нас. Он мечется в темноте, неспособный видеть после яркого света коридоров. Натыкается вслепую на стеклянную витрину и проводит по ней пальцами с мерзким гулким скрипом.
Звон. Мерзавец разбил стекло.
С хихиканьем он убегает из лесного зала обратно в коридоры. Рози в панике пытается вырвать у меня руку и убежать, но я держу крепко.
– Рози, все хорошо. К задней двери. Идем.
Мы быстро бежим через плененный лес, под хруст коры и листьев, под недовольные вскрики разбуженных птиц. И мы бежим и бежим, не оглядываясь.
Вот мы уже у двери.
Щелк.
Кто-то запер нас снаружи.
Я дергаю ржавую ручку, но безрезультатно. Замок не сопротивляется, но я не могу приоткрыть дверь даже на сантиметр.
Мистер Дрема.
Мистер Дрема идет.
– Они чем-то подперли дверь!
Внезапно девочка несколько раз ударяет меня кулаком по ноге.
Я оборачиваюсь на нее и вижу, как белокурая головка пытается спрятаться за меня, неотрывно вглядываясь в темную линию деревьев.
Там, над верхушками сонного леса, возвышается угольно-черная гора покореженной плоти. Челюсть отвисает до самых плеч, пустые белые глазницы. Оно смотрит прямо на нас.
– Рози… – Я обнимаю девочку за плечи и поворачиваю к себе: – Рози, все хорошо. Он нас не тронет.
Она смотрит на меня блестящими от слез глазами:
“Монстр!”
– Он не страшен тем, кто хорошо выспался. Главное, не засыпать, и все, понимаешь? – Я тепло гляжу на нее, но тревога сквозит в моем взгляде.
Мы долго смотрим друг на друга, пока она не опускает глаза.
– Рози. Сейчас ответь пожалуйста на мой вопрос. И не волнуйся. – Мне то и дело приходится отрываться от нее, чтобы посмотреть, что происходит в лесу.
Рози шмыгает носом и кивает.
– Ты хорошо выспалась, пока летела сюда?
Движение позади привлекает мое внимание. Гигант идет к нам, с трудом переставляя ноги, похожие на стволы древних дубов. И с каждым шагом его туловище кренится и изгибается с тошнотворным треском, будто каждая кость в теле скручивается и стонет. И его челюсть теперь висит так низко, что Рози сможет встать в ней в полный рост.
– Рози. Ты спала?
Щелк.
– Рози?
Щелк. Щелк.
Будто снова провалился в один из своих кошмаров, я вижу, как мясные мухи роятся в провалах ее глаз и рта. Прямо как у моей мертвой дочери. Я красивая, папочка?
Я стряхиваю оцепенение.
– Рози! Говори!
Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.
Нужно вытащить ее отсюда. Я не могу потерять ее. Только не снова.
Я поднимаюсь с колен, беру ребенка на руки и стремглав бегу к другой двери. Она оглядывается туда-сюда, сначала безрезультатно, а потом мы вдруг оба видим его. Сонный вампир совсем близко, маячит в двадцати шагах. Туловище раскачивается под невидимым ветром и отчаянно трещит.
– Держись! – Я прижимаю Рози к груди и изо всех сил бью ногой в дверь. Кричу, проклиная все и всех, но не могу заглушить мерзкий треск. И могу думать только о том, что должен вытащить девочку отсюда. А еще о том, что шаги монстра звучат так, будто он топчет тысячи улиток.
В этот раз у меня получается приоткрыть забаррикадированную дверь. Сам я в щель не протиснусь, но она сможет.
– Пролезай! – Детские ботиночки шлепаются об землю.
Богатые ублюдки все еще там, и это беспокоит меня, но я отмахиваюсь от этих мыслей. Все это место – один нескончаемый кошмар.
И вот, наконец, у меня получается открыть дверь настолько, чтобы вылезти самому.
Чертовы богачи, наблюдавшие за нашими попытками, рассыпаются кто куда, как тараканы из под тапка. И с хохотом ныряют в коридоры.
– Почти попались! – кричит мне один из них, заворачивая за поворот.
Ну уж нет. Это тебе с рук не сойдет.
Я не позволю им мучить меня и музей только ради своего противоестественного удовольствия.
– Жди здесь, – говорю я Рози. Она лежит на земле маленьким дрожащим клубочком и ни на что не реагирует.
А теперь в погоню.
Денежный мешок бежит, скрежеща ногтями по стеклянным стенам тесного коридора с оранжереей по обе стороны.
Ты чуть не убил Рози.
Я почти догоняю его. Он уже на расстоянии вытянутой руки.
А ну стой.
Он подворачивает ногу на полной скорости. Врезается в стену, отталкивается от нее и влетает в противоположную. Стекло разбивается, и паршивец наполовину вываливается в теплицу.
Очки слетают с его лица, кровь из многочисленных порезов стекает по лицу. Он висит головой вниз, зацепившись за осколки стекла. Звездный свет окрашивает его кожу в зеленоватый оттенок.
– Давай, помоги мне, – грубо молит он. Тянет ко мне руку, страстно желая оказаться в безопасном месте, подальше от стекла.
Там за ним Холли – наша гигантская венерина мухоловка. Она изгибается и хищно вытягивается в призрачном свете. Огромное, красивое растение. И очень голодное.
Мужчина откидывает голову назад и видит ее. Он испуган. Извивается и крутится, пытаясь слезть с острой пики стекла, проткнувшей его насквозь, как булавка бабочку.
Я протягиваю ему руку, но останавливаюсь.
В моем сознании возникает улыбка Рози, нестерпимо сияющая, словно раскаленная сталь. У моей дочери Софии была такая же улыбка. И эту улыбку он хотел навсегда погасить.
Я убираю руку.
– Вытащи меня отсюда! – хрипит он. – Быстрее!
Я смотрю на него, не мигая. Через мгновение все будет кончено.
Одним быстрым рывком Холли поглощает его торс. Лист-ловушка обхватывает его, как замшелый бинт.
Мой контракт теперь разорван. И я буду наказан.
Она засасывает его все глубже. Капли густой слизи капают с ее губ, руки и ноги богача беспорядочно дергаются…
Я возвращаюсь к Рози, беру ее за руку и больше не отпускаю до конца вечера. Держу ее рядом всю ночь, пока не приходит время уезжать.
***
Снова оставшись в одиночестве, я привожу музей в порядок. Обычно нужно подмести разбитое стекло витрин и собрать разбежавшиеся экспонаты. Именно этим я и занимаюсь несколько часов.
Теперь мне остается только сесть за свой стол на балкончике в приемной и ждать рассвета. Контракт разорван – я позволил гостю умереть от моей руки. И не жалею. Все они достойны всяческого презрения, но этот должен был умереть за содеянное.
Тепло от присутствия Рози, так внезапно охватившее меня ночью, рассеялось через несколько часов после того, как воцарилась тишина. Теперь здесь только холод.
Я скучаю по своей дочурке. Прости, что не смог защитить тебя, как Рози.
На следующей неделе я стану главным развлечением для богатых гостей. И нет никакого выхода. Я вспоминаю выставку глубоководных рыб, которую рассматривал так недавно и как будто очень давно. Чем я отличаюсь от рыбы-удильщика?
Я люблю тебя, Софи.
Весь разбитый и в синяках, я падаю за свой стол. Кладу голову на сложенные руки и готовлюсь провалиться в сон.
Надеюсь, на этот раз ты не приснишься мне, девочка моя. Я не хочу снова видеть мясных мух.
Какое-то время ничего не происходит.
А потом случается нечто весьма любопытное.
Впервые за пятнадцать лет в музее звонит телефон.
~
⠀Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
