Мне ничего не остается, кроме как идти дальше. Не могу перестать задаваться вопросом: почему именно я? Но еще отчаяннее хочется знать вот что: если я выберусь, если я снова смогу оказаться на земле под Солнцем, что я сделаю?
Я все еще иду вперед, а шепот не умолкает. Я слышу голоса мертвецов, похожие на пение. Стук, с которым мотылек ударяется о стекло банки. Стены вокруг залиты темно-красным светом. Иногда мотылек меняет направление, и я заглядываю в очередное ответвление главного тоннеля, и всякий раз там, в глубине, в темноте, кто-то стоит. Готов поклясться, что, когда я прохожу мимо, они смотрят мне вслед.
– Ты наркоман? – вдруг подает голос радио.
– Да.
– Передозировки?
– Конечно, у кого их не было.
– Значит, ты уже бывал близок к смерти.
– Снова да. А какое это имеет значение?
– Нам важно знать такие вещи.
Сердце бьется у меня где-то в горле. Я иду так быстро, как могу, спина постепенно начинает болеть. Мозг работает на автопилоте, я отвечаю на вопросы, которые доносятся из радио, но не задумываюсь о них, только стараюсь говорить как можно тише, чтобы не привлекать внимание тех, кто позади меня. Они иногда шумят: то свистят, то тихо стонут, а иногда, мне кажется, даже смеются.
Из стен тоннеля на меня все еще смотрят глаза, иногда рты с белыми зубами и розовыми языками, и когда я оказываюсь рядом с ними, они шепчут мне что-то. Мотылек отчаянно бьется о стекло, словно видит где-то вдалеке невидимый свет. Иногда я оборачиваюсь, хотя мне не стоило бы этого делать, и вижу на земле, на стенах, на потолке странные тени – у них точно больше рук и ног, чем должно быть у людей. Они словно загоняют меня, как добычу, но не торопятся, будто выжидая нужное время.
– Почему я?
Радио какое-то время молчит.
– Ты Грезишь вместе с ними. Они знают тебя. Ты большую часть жизни был под землей, в Грезах.
– Но что это означает? – Мне приходится чуть повысить голос, и мои слова эхом разносятся по пещере – а рты и губы, впечатанные в стены пещеры, повторяют их, словно пытаясь попробовать на вкус.
– Мертвые Грезят. Сложно объяснить, что это такое, но похоже на язык. И ты говоришь на этом языке.
– Нет, не говорю.
– Говоришь. Ты был по ту сторону и вернулся назад, и ты лежал в гробах, и когда ты закрываешь глаза, ты Грезишь.
– Но это не язык.
– Языки – это наш способ передать, объяснить окружающий мир. И не всякий язык состоит из слов.
После этого радио снова замолкает. Я не останавливаюсь. Туннели разрастаются, как грибница, и я прохожу через сотни разных поворотов и развилок. Иногда мой путь ведет вниз, и воздух становится холоднее, а иногда проход становится невыносимо узким, словно сжимаясь, как вена какого-то древнего спящего существа. В каждой развилке я вижу что-то новое – иногда они похожи просто на людей, подсвеченных тусклым красным светом, а иногда напоминают пауков, в беспорядке карабкающихся по стенам, а иногда я не могу даже описать увиденное словами, это просто смешение двух-трех-десятка разных существ в одном. И, наконец, иногда я не вижу ничего – только слышу голос. Он может вопить или говорить тихо, но неизменно повторяет одно и то же.
Когда он сидит, он кровоточит, и если мы истекаем кровью, мы едим, и пока у нас есть плоть, и…
Я не пытаюсь понять, кому принадлежит этот голос. Паника постепенно утихает, оставляя место настороженности. Я иду за мотыльком, не вглядываясь, куда он меня ведет.
Но в какой-то момент я прохожу мимо женщины. Вся в потрепанных бинтах, она лежит на земле в позе эмбриона и рыдает. При виде меня она шепчет, что ей нужно спать, она должна уснуть, а иначе они вернутся, она должна уснуть или снова сделает это, или я сделаю это снова, и…
Я не могу больше смотреть на нее. Что-то в ее взгляде меня пугает – он исступленный, отчаянный. А ее кожа выглядит слишком бледной… мертвой.
Время замедляется, я даже уже не понимаю, сколько я здесь. Как долго я брожу по этим туннелям, пытаясь найти выход – как напуганная крыса в лабиринте? Иногда я пою себе под нос мелодию, будто бы надеясь, что если я спою достаточно хорошо, что-нибудь изменится, может, мертвецы позади меня оставят меня в покое.
Но им наплевать, они следуют за мной и никогда не отстают, словно им очень любопытно.
В конце концов я обращаюсь к радио.
– Что все это значит? Почему?
– Мертвые больше не спят. Им остается только Грезить. Ближайшие Родственники что-то сделали там, внизу, с телами, и мертвые больше не спят.
– Хорошо, но при чем тут я?
И на этих словах я выхожу в огромную пещеру. Даже больше, чем просто огромную. В центре нее черный шпиль, полностью сделанный из камня. Кажется, он бесконечно высок. От страха у меня подводит живот, потому что я начинаю понимать.
Я задавался вопросом, почему выбрали именно меня, почему именно мне суждено попасть сюда, в эту пещеру. И вот я смотрю на красные сигнальные палочки – они такие же, как та, что у меня в руках, – которыми усыпан весь пол. Они окружают шпиль, как одна большая красная лужа, напоминая магму. Шпиль будто бы прорезал землю, вырвавшись откуда-то из-под земли. Из самого Ада.
И я больше не спрашиваю – вслух или про себя, – почему я. Потому что дело не во мне. Я – всего лишь один человек в череде десятков, если не сотен, тех, кто пришел сюда, задаваясь теми же вопросами, и не вернулся отсюда.
В воздухе я чувствую тоску мертвых по снам. Она царапает мое сознание, я снова вижу людей, чьи лица выедены червями, слышу их стоны, чувствую их влажную кожу, касающуюся моей…
Мы любим тебя. Мы будем вечно любить тебя…
И я заставляю себя очнуться, вернуться в реальность. Мне ничего не остается, кроме как попробовать вскарабкаться на этот шпиль.
Подойдя поближе, я снова думаю о том, насколько же он высокий, он тянется вверх, кажется, бесконечно… Мотылек словно сходит с ума, он бьется и бьется о стекло, и со странным ощущением конца, финала, я открываю банку. Мотылек быстро исчезает где-то в высоте. Я закрепляю радио на поясе, зажимаю в зубах сигнальную палочку и начинаю взбираться.
Камень гладкий и острый на ощупь, от маленьких зазубренных краев ладони и пальцы покрываются крошечными красными надрезами. Я сильнее прикусываю светящуюся палочку, изо всех сил пытаясь подтянуться к следующему выступу. Я задерживаю дыхание и вытираю руки, теперь скользкие от крови о рубашку, и вдруг слышу…
Щелчки, рычание, ропот – громкий и ясный. Они поют на языке, которого я не понимаю. Пение перемежается шагами и хрустом костей, и криками, похожими на животные. Я оглядываюсь, смотрю вниз и вижу их – они стекаются к пещере из туннелей. Их сотни – бледные, многоногие, истощенные; некоторые в бинтах; у некоторых вместо лица один сплошной рот, испещренный влажными зубами. А некоторых я не смогу описать, потому что не могу даже объять их существование своим разумом. Словно ухмыляясь, они двигаются ко мне.
В их пении, в их шепотках, в их лицах я отчетливо чувствую их голод. Они подходят еще ближе, стягиваются к шпилю, и я вдруг осознаю, что они тоже собираются взбираться. Они словно переговариваются между собой странными звуками. Я не могу их понять, но чувствую их Грёзы, их ощущения – сожаление, печаль и похоть, голод, тоску, одиночество.
На секунду от этого я колеблюсь, их грезы всплывают в моем сознании, но боль в руках возвращает меня к реальности, и я продолжаю взбираться. Приходится двигаться быстрее – они следуют за мной, я слышу их глубокие рваные вздохи. Некоторые остаются на земле, и я уверен, что там, внизу, они рыдают, Грезят и жадно наблюдают, и мое сердце бьется так быстро, что, уверен, этот стук слышен в каждом уголке пещеры.
Останавливаться нельзя. Я не уверен, что приближаюсь к вершине, и не могу перестать думать о том, что все это напрасно, что Шпиль действительно будет длиться вечно. И я задаюсь одним и тем же вопросом: что если бы я мог вот прямо сейчас снова оказаться на поверхности? Что бы я сделал, если бы снова почувствовал солнце на коже?
Я позволяю себе обернуться, но зря. Весь шпиль покрыт мертвецами, они лезут друг на друга, наваливаются, как личинки, их движения хаотичны и сопровождаются щелчками костей. Их рты открываются и закрываются в предвкушении. Пол пещеры больше не виден – он целиком покрыт этими существами, новоприбывшие заползают на стены или наоборот падают в самую толпу, и их мгновенно топчут мертвецы, которые больше не могут спать, но чувствуют запах моих Грез.
Они все прибывают и прибывают, а я продолжаю восхождение. Силы постепенно заканчиваются, но и замедляться нельзя. Они почти добрались до меня, я чувствую их дыхание на ногах и от этого стараюсь заставить себя двигаться быстрее. Руки кровоточат, словно разодраны в клочья, каждый новый выступ приносит боль, и иногда я кусаю палочку так сильно, что она готова треснуть, и я думаю: если это случится, меня просто вырвет, и я рухну вниз.
Их пение – мелодия, которую напевают все мертвые, – становится громче.
Не знаю, вижу ли я свет или хочу верить, что вижу. Может, от кислородного голодания мозг уже не работает, как надо, но, клянусь, я вижу слабый просвет впереди.
Я продолжаю двигаться, отчаянно дыша, спина и руки невыносимо болят. Свет становится ярче и ярче. Я все еще слышу мертвецов позади себя, они слишком близко, и когда я тянусь в очередной раз к следующему выступу, что-то хватает меня за ногу. Я кричу, и светящаяся палочка падает. Одно из существ крепко держит меня за ногу, лодыжка зажата между длинными пальцами. Его рот широко открывается, оно пытается уместить туда мою ногу, я почти чувствую его зубы и десны, и руки скользят, я не могу толком удержаться из-за крови, покрывающей ладони…
Я представляю, как падаю, на землю, кишащую мертвецами, теряюсь в беспорядке тел и ртов, погружаюсь в их Грезы. Представляю, как застряну здесь навечно. Я ведь тогда даже не смогу умереть и останусь здесь, в голоде и мраке, Грезить и ждать следующего, кто придет сюда.
Я почти принимаю этот вариант, почти смиряюсь со своей судьбой, и в это мгновение кто-то хватает меня за запястье,
Нет.
Две руки. Они тянут меня вверх, поднимая, и существо ослабляет хватку на ноге. Мотылек пролетает мимо – я вижу его краем глаза всего на мгновение, а потом…
Потом я понимаю, что стою на поверхности.
Закат окрашивает небо в глубокий синий цвет, а я дышу.
Вдыхаю и выдыхаю. Я на свободе. Я выбрался.
Миллер подтаскивает меня к грузовику и заталкивает внутрь, это происходит так быстро, что я даже не успеваю сообразить. Те, другие, похожие на тени, ставят над дырой, из которой я вылез, странную штуку, и, кажется, один из них что-то нажимает, а потом говорит Миллеру:
– Поехали.
И машина стартует так быстро, что я невольно закрываю глаза. Позади нас слышится шум, вспыхивает свет; у меня вдруг перехватывает дыхание. Миллер жмет на тормоз, и мы почти мгновенно останавливаемся. Голова пульсирует, я поспешно открываю дверь грузовика, меня рвет на землю.
– Какого хрена? – пытаясь отдышаться, спрашиваю я.
– Сожалеем, – говорят они. – Мы не могли сказать тебе правду. Они должны были поверить, что ты в ловушке.
– Меня что, использовали вместо наживки?
– Мы бы предпочли другое слово, но, в целом, да. Если бы ты знал, они бы знали то же самое. Почувствовали бы. Уловили бы в Грезах.
Я думаю о красных светящихся палочках, покрывающих пол той огромной пещеры.
– А что с остальными? Сколько людей туда попало до меня?
Они молчат, обмениваясь взглядами, но наконец отвечают:
– Ты единственный, кого мы отправляли.
Бред сивой кобылы.
Я не верю в это, думаю, что они лгут, но что-то в их взгляде заставляет меня усомниться – ровно на секунду.
– Мы не уверены, что Ближайшие Родственники снова предложат тебе работу после такого.
Да и с меня уже хватило их «работы». Я хочу домой. Хочу вернуться к себе.
– Конечно. Позвони, если что-то поменяется.
Вряд ли что-то поменяется. Я готов прожить долгую и счастливую жизнь и ни на секунду не задуматься о Ближайших Родственниках.
Меня высаживают недалеко от дома, пытаются что-то сказать, но я поспешно выхожу, добавив: «Не надо со мной говорить». Я оборачиваюсь на них, смотрю на их уставшие, покрытые потом и кровью лица, и повторяю: «Не надо».
Я бесконечно благодарен за то, что снова стою на твердой земле, и даже не замечаю раскиданных в квартире и доме шприцов. Соседи ругаются и швыряют бутылки о стену – ну и пусть. Я дома. Вот что имеет значение.
***
Ночью, лежа в постели, я вдруг слышу странные звуки. Сначала кого-то словно рвет вне квартиры, а потом этот кто-то стучится в дверь.
А потом я слышу стук позади себя.
Может, это просто игра воображения, говорю я себе, и переворачиваюсь на бок. Но нет. Это не воображение.
На мгновение я представляю, что снова лежу в гробу. Я торопливо дергаю руками и ногами, чтобы убедиться, что все еще могу двигаться, и с облегчением выдыхаю.
Но стук не прекращается. Кто-то стучит в мою дверь, хотя я упорно это игнорирую. Даже закрываю ладонями уши. Матрас вдруг кажется странно неудобным, а когда я встаю и приподнимаю его, вместо пола под ним голая земля.
Почему под моим матрасом ничего нет, кроме земли?
И клянусь, когда я двигал матрас, я увидел под ним что-то. Словно бы чей-то глаз, наблюдающий за мной. А потом я моргнул, и все пропало.
И вот я стою над матрасом, чувствуя, как руки начинают дрожать, и тот, кто стучал в дверь, уходит. Я слышу удаляющиеся шаги, а следом за ними…
Я слышу голоса, напевающие всю ту же грустную мелодию.
⠀
~
Оригинал (с) Max-Voynich
Перевела Кристина Венидиктова специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
