Когда ты был ребенком, родители говорили, что ты особенный? Говорила ли бабушка, что в мире нет никого похожего на тебя? Викарий в церкви читал проповедь о “Божьих воробьях” и о том, сколько всего вложил в тебя Бог? О том, как он сделал тебя абсолютно уникальным?
Вот так я и росла. Меня любили, и родители постоянно доказывали это, говоря, что я особенная. Большинство детей со временем узнают, что на самом деле это не так. Что на самом деле они никакие не “особенные”. Школа сводит нас до, всего лишь, статистической единицы, смешанной в общую массу с миллионом других, просто пикселя в презентации PowerPoint – такого же, как и все остальные в классе. Ты узнаешь о законах вероятности, потенциальных альтернативных реальностях, где наши двойники живут альтернативной жизнью, на альтернативных улицах, с альтернативными семьями. Узнаешь, что наше воспитание и генетика определяют, кто мы такие, а не мы сами.
Но я всегда знала, что я особенная. Я – уникальная. Дело было не в моей любви к головоломкам и не в моих веснушчатых плечах. На Севере, куда мы переехали, мой лондонский акцент был редким, но не уникальным. Игрушки, о которых я просила Санту в канун Рождества, были теми же самыми игрушками, которые получили многие другие дети в моем классе. Тем не менее, такой, как я, не было.
Думаю, самое раннее ясное воспоминание об этом связано с начальной школой. В тот день мы отправились в Ливерпульский музей. Если ты бывал там на школьной экскурсии, то знаешь, что мог увидеть скелет очень близко, почти лицом к лицу. Экскурсовод говорил, что она была подростком, около 15 лет, и умерла во времена Римской империи от естественных причин.
Я знаю, что это ложь.
Она была старше, когда умерла. Ближе к 25, чем к 15. И она была казнена. Я знаю потому, что, когда заглянула в стеклянную коробку, увидела ее. Не ее скелет. Ее. Я видела ее лицо, когда она умирала. Видела глубокую алую рану на ее шее. Слышала искаженный шепот на латыни, сорвавшийся с ее губ. У нее были синяки на лице и теле, а на запястье – клеймо. Девушка-рабыня, избитая и казненная.
Я попыталась отодвинуться подальше от нее, но учительница усадила меня прежде, чем я успела пошевелиться. Я старалась сосредоточиться на рассказе экскурсовода, но все, что могла слышать, – хриплое дыхание девушки, бульканье крови, когда она пыталась вдохнуть. Я первым вышла из зала, когда все закончилось.
Я мало с кем говорила на эту тему, и не сразу поняла, что была единственной, кто видит мертвых. Родители и учителя только отмахивались от неоднократных попыток объяснить, что со мной происходит… И в какой-то момент, я все же поняла, что таким никто больше не страдает. Что-то вроде того. За прошедшие годы память много вычеркнула.
Со временем я разобралась с правилами.
1. Мертвые к чему-то привязаны. В большинстве случаев это их тела, иногда место, где они умерли, реже – возлюбленный.
2. Они могут немного двигаться, но обычно не сильно, а звуки, которые они издают, связаны непосредственно с моментом угасания, как предсмертный хрип.
3. Обычно у них проявляются признаки травмы, поскольку они выглядят точно так же, как в свои последние мгновения, но физические объекты проходят сквозь них.
4. Ничего нельзя сделать, чтобы сдвинуть их с места. Можно перемещать только то, к чему они привязаны.
Помню, как пришла домой, когда мне было четырнадцать, и увидела, как дедушка корчится на полу. Он умер неделей ранее, и в тот день мама, со слезами на глазах, принесла его прах домой и поставила на каминную полку. В больнице родителям сказали, что он умер естественной смертью во сне. Ложь. На полу гостиной он хватался за шею, хватая ртом воздух.
В конце концов, учишься отключаться от этого. Я избегала гостиной и урны с прахом несколько месяцев, пока его не развеяли над морем. Я не хожу в церкви, не посещаю кладбища и избегаю больниц. Мертвые не могут говорить, и они не знают, что ты рядом, и это несколько облегчает задачу. Я придерживаюсь современных зданий и звоню своей бабушке в дом престарелых вместо того, чтобы навестить ее лично. Я сажусь в последнем ряду, когда хожу на похороны.
Самое сложное – когда натыкаешься на кого-то без подготовки. Когда идешь мимо морга, ожидаешь увидеть духов. Но когда входишь в новый дом своего друга, не думаешь, что увидишь леди в холле, свисающую с перил на призрачной веревке. Но большую часть времени это меня не беспокоит (а если и беспокоит, то, по крайней мере, ненадолго). Я считаю это причудой моего существа, бесполезной мутацией в ДНК, которая делает меня способной обрабатывать фотоны спиритического спектра.
Но все изменилось. Сегодня вечером я вернулась домой из рабочей поездки и увидела соседку – Энн, – затаскивающую какие-то коробки в гараж. Дрожа.
– Все в порядке? – крикнула я с подъездной дорожки.
Она просто посмотрела на меня и скользнула в дом. Озадаченно подняв брови, я потащила чемодан к входной двери. Внутри, свет оказался выключен, и только телевизор освещал гостиную мерцающим слабым сиянием. Муж, отдыхающий на диване, поприветствовал меня, но голос его звучал немного странно.
– Простудился, милый? – спросила я, глядя на него с порога.
Он кивнул.
– Еще и мигрень, можешь не включать свет?
Я убрала руку с выключателя и улыбнулась.
– Конечно.
Затащив чемодан наверх, я вернулась вниз, чтобы присоединиться к мужу в гостиной. И только позже вспомнила о странной встрече с соседкой. Я спросила его о поведении Энн, но только когда немного поднажала он согласился рассказать. Ее 16-летняя дочь сбежала за три дня до того, на следующий день после моего отъезда.
– Насколько им известно, – пробормотал он, не отрываясь от экрана телевизора, – она сбежала с парнем. Судя по всему, с парнем постарше.
Я содрогнулась. Слишком хорошо знала, что случается с молодыми девушками, такими хорошенькими, как она.
– Надеюсь, с ней все в порядке, – ответила я, борясь с непрошенными образами заполонившими мой разум.
– Да все с ней нормально, – отмахнулся он. – Очередной глупый подросток, убегающий от своей жалкой жизни.
Я озадаченно посмотрела на мужа. Обычно он был довольно сдержанным. Кротким. С другой стороны, обычно он и не слишком-то увлекался телевидением. Возможно, у него выдалась тяжелая неделя без меня. Еще и мигрень. Может быть, лучше пока оставить его в покое.
– Я пойду распакую вещи и буду ложиться.
Он кивнул и махнул мне рукой, даже не отвернувшись от экрана.
Я поднялась. Переоделась в пижаму. А распаковывая вещи, поняла, что оставила зубную щетку в отеле.
Я рассеянно бродила по общей ванной, которой мы никогда не пользовались, прокручивая ленту соцсети на телефоне. Отсюда открывался вид на соседский дом. Прямо в их ванную. Я увидела отца семейства: он чистил зубы, со слезами на глазах, а потом грустно отвернулся, убирая щетку в шкафчик.
Уже собираясь уходить, я услышала шум. Совсем слабый, хныканье, звуки, которые мог бы издавать ребенок. Желудок скрутило. Я вспомнила мужа, непреклонного в том, что соседская девочка убежала, его раздражение от моей мысли о том, что она может быть в беде. То, как он не хотел смотреть мне в глаза. Сделав шаг к ванне, я осторожно потянулась к душевой занавеске. Шум повторился. Мои пальцы задрожали. На этот раз это было не хныканье, а скорее бульканье. Собравшись с силами, я отдернула шторку.
В ванне лежало призрачное тело. Очевидно, здесь кого-то разрубили на куски, или растворили, или избавились каким-то другим способом. Тело по большей части было целым – я не увидела никаких явных признаков смерти. За исключением головы. Кто-то хорошо потрудился, чтобы содрать кожу. Перед смертью. Все, начиная с плеч, было ободрано до сырой плоти: уши, скальп и лицо…
Слезы обожгли глаза, и я с трудом подавила желчь, поднимающуюся в моем желудке… Призрак моего мужа снова жалко забулькал. Наклонившись, я погладила призрачное обручальное кольцо на его пальце. Не знаю, сколько времени я так простояла, но скрип половиц на лестничной площадке вернул меня в реальность. Дыхание перехватило.
– Все в порядке, дорогая? – за дверью раздался тот голос. Голос, который не принадлежал моему мужу.
– Все хорошо, – ответила я. Мой голос тоже был словно чужой. Слишком высокий, слишком нервный. Усилием воли, я заставила себя понизить тон, говорить медленнее, – Просто прихожу в себя. Ночные ритуалы…
Я едва сдерживалась, слезы ручьями лились по лицу. Я даже не повернулась к двери. Замереть, не отрывая глаз от ужаса в ванне, было бесконечно менее страшно, чем повернуться к неизвестному существу за хлипкой деревянной дверью.
– Хорошо, встретимся в постели, хаха.
Такой странный смех… как я могла подумать, что это его голос?
В спальне раздались тяжелые шаги, затем щелкнула дверь ванной комнаты. Через несколько минут она щелкнула снова, и заскрипели пружины кровати. Что бы это ни было, оно было намного тяжелее меня или моего мужа. Дрожа, я протянула руку и медленно открыла дверь. Свет в спальне и коридоре не горел. Я ничего не могла разглядеть. Под оглушающий стук сердца, я дрожащими руками закрыла дверь и повернула замок так тихо, как только могла.
Я все еще в ванной. Там что-то есть, и оно носит лицо моего мужа. Я слышу, как оно шевелится. Думаю, оно знает, что я не просто чищу зубы.
Я не могу больше оставаться здесь…
~
Оригинал (с) MississippiDreaming
Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты
Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК
Перевел Дмитрий Березин специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
