Мальчик передо мной так юн, еще совсем ребенок… Но он столкнулся с тем, что мы называем “Событие”, и оно унесло половину его семьи. Его история должна быть рассказана.
– Он мне не нравится. – Лиам так старательно таращится на ковер, что вот-вот протрет в нем дырку. – Мистер Гэллоуз (Gallows – висельник, прим. переводчика) сделал больно моей сестре и хотел сделать больно и мне.
Мальчик совсем еще маленький. Моложе большинства Субъектов, с которыми я имела дело раньше. Он стал очевидцем События, причем очень серьезного. События, которое может иметь катастрофические последствия.
Мое начальство назвало это “ситуацией” и очень настаивало на том, чтобы вытянуть из мальчика историю. И нужно сделать это быстро, потому что на кону стоят человеческие жизни.
Я работаю интервьюером в организации, известной как “Объект”. И специализируюсь на работе с малолетними, имевшими контакт со сверхъестественным. Лиам Хейнсворт – один из таких детей. Ему всего двенадцать лет, но выглядит он как измученный старик. Под глазами тяжелые мешки, кожа туго обтягивает скулы. У него не хватает минимум трех зубов.
– Как он обидел твою сестру?
Мы вдвоем сидим в ярко освещенной комнате. К стенам приколоты картонные фигуры животных. На полу ковер с мультяшками Луни Тюнз. Все, чтобы ребенок мог чувствовать себя здесь комфортно. И успокоиться.
– Он вырвал ей зубы.
Я записываю его слова в формуляр. А заодно и описываю Лиама. Его выражение лица. Тон голоса. Так или иначе все эти сведения важны. Они помогут выстроить общую картину и понять, лжет мальчик или нет. Иногда правда и ложь смешиваются в таких разговорах, и по мелочам, как по хлебным крошкам, я могу понять, где кончается реальность и начинается фантазия.
– Зачем он сделал это?
Лиам пожимает плечами, потирая руку. Так выражается дискомфорт и нервозность. Он не уверен, что следует мне это рассказывать. Не уверен, что это безопасно.
– Ты хочешь знать, почему он вырвал ей зубы?
– Правильно – Я уже знаю, что сестра Лиама мертва. Мертва уже несколько месяцев как, поэтому кажется странным, что мальчик зациклился на эпизоде, где монстр вырывает ей зубы, а не убивает ее. – Ты знаешь, почему так?
Он отрицательно мотает головой. Но в его глазах что-то есть. И это “что-то” подсказывает мне, что мальчик недоговаривает. Поэтому я нажимаю на него:
– Он когда-нибудь разговаривал с тобой, Лиам? Этот мистер Гэллоуз?
Мальчик кивает. Он все еще не поднимает на меня глаз, но это нормально. Детям свойственно нервничать и в менее стрессовой ситуации. А после того, через что пришлось пройти ему, не удивлюсь, если Лиам годами не будет смотреть людям в глаза.
– И что он говорит во время вашего разговора?
Лиам открывает рот. Бледные губы дрожат.
– Он говорит, что мне нельзя рассказывать про него.
– Ничего страшного, – успокаиваю я его. – Я из хороших парней. – Я достаю значок с изображением воющего волка с золотой инкрустацией и показываю мальчику. – Видишь? Я почти как полицейский, только борюсь со страшными вещами. Я могу заставить эту гадость исчезнуть.
Я сотни раз использовала эту фразу. И не уверена, что она сработала хоть раз.
– Я не ребенок. – Лиам упрямо складывает руки на груди. – Мне почти двенадцать и не думаю, что хоть кто-то может заставить его исчезнуть.
Лиам умен для своих лет. Лучший ученик в своем классе. Согласно предварительному расследованию и беседам с его отцом он всегда чувствовал себя неуютно среди других детей. “Ему с ними скучно”, – так сказал его папа.
– А что если я все-таки смогу заставить его уйти? – Я откидываюсь на спинку стула, ножки скрипят под моим весом. – Не думаешь, что стоит попробовать?
На мгновение повисает тишина. А я позволяю ей растянуться на вечность. Дети воспринимают время иначе. Все кажется длиннее. Утомительнее. И довольно скоро молчание так давит на Лиама, что он не выдерживает.
– Думаю, да, – говорит он наконец.
– Хорошо. – Я скрываю довольную улыбку. – Я здесь, чтобы помочь тебе, не забывай. Это моя работа.
Он на секунду прикусывает губу, из-под копны темных волос выглядывают блестящие глаза.
– Хорошо. Я просто хочу, чтобы он оставил меня в покое.
– Как и я. – Я провожу карандашом по графам анкеты, останавливаясь над заголовком “Первопричина и средства”. – Когда все началось?
– В основном… год назад. Мне было десять с половиной.
– Это долгий срок для ребенка. Как часто он приходил?
– Часто. Почти каждую ночь.
“Почти”. Я особо отмечаю это слово. Вроде бы незначительная деталь, но потенциально ценная.
– Что случилось, когда он появился в первый раз?
– Я спал. – Лиам не отрываясь смотрит на улыбающегося страуса на стене и теребит завязки толстовки. – Это было зимой. Было очень холодно. Я укрылся целой кучей одеял и все еще дрожал. Поэтому я встал, чтобы прибавить отопления, но заметил, что мое окно открыто.
Я киваю в такт его словам, быстро строча в бланке. Холод мог бы быть вызван призраком или духом, но открытое окно – более реалистичный виновник. Пока что оценивать рано. В конце концов, моему начальству почему-то кажется, что опыт мальчика ценен, а увечья его матери только подтверждают это.
Тем не менее, я не собираюсь оставлять информацию непроверенной:
– Ты оставил окно открытым, когда ложился?
– Не думаю.
Я делаю отметку в бланке.
– Продолжай, пожалуйста.
– Я подхожу к окну, чтобы закрыть его, – говорит Лиам, и голос его становится тише с каждым словом. – …И там кое-что снаружи. Там стоит кто-то, наблюдает за мной. Далеко у забора.
– Твоя спальня на первом этаже?
– У нас весь дом одноэтажный. Моя спальня выходит на задний двор, и прямо за нашим садом стоит человек. Он машет мне рукой.
– Машет рукой?
– Да, вот так. – Лиам поднимает руку и медленно двигает ей из стороны в сторону с абсолютно невозмутимым лицом. Только губы нервно подергиваются. – Мне становится неуютно, и я собираюсь закрыть окно. И тут человек подходит немного ближе. И я понимаю, что с ним что-то не так. Очень темно, и мне трудно разглядеть, но он, похоже, стоит на четвереньках.
– Как собака?
– Да. И он подходит ближе и окликает меня. Просит подождать. Говорит: “Не закрывай окно. У меня есть кое-что для тебя. Но я хочу кое-что для себя”.
По лицу Лиама пробегает эмоция. Может быть, отвращение? Отвращение к себе? Что бы там ни было, оно быстро исчезает.
– Я его слушаюсь, – продолжает мальчик. – Не знаю, почему. Может, потому, что понял, что это не человек, или потому, что я в шоке. Но я точно знаю, что нет смысла закрывать окно. Кажется, что это только разозлит эту штуку и заставит его еще больше хотеть войти.
Я внимательно вслушиваюсь в слова Лиама. История звучит убедительно, но словарный запас впечатляет. Неудивительно, что мальчик перескочил через класс.
– Ясно. Что случилось дальше?
– Когда он подходит ближе, – Лиам теперь нервно ерзает на сиденье, – то протягивает длинную тонкую руку. На костлявых пальцах кровь, и теперь, когда он так близко, я замечаю, что вместо лица у него на голове джутовый мешок с маленькой дырочкой для рта. А во рту ни одного зуба. И он говорит мне, что голоден. Что ему очень нужно чего-нибудь поесть.
Я боюсь. Я никогда раньше с таким не сталкивался, не знаю, что делать… И говорю, что надо спросить маму. Говорю, что нас в холодильнике осталась индейка, что я сейчас приду. – Лиам замолкает, кажется, сейчас весь его мир снова рушится. Глаза налиты кровью, и я вдруг задаюсь вопросом, когда мальчик последний раз моргал. – Человек хватает меня за руку, больно хватает. Он говорит, что маме не надо об этом знать. Говорит, что не просто так пришел к моему окну. Он тянет меня к себе, и это очень-очень больно, он шепчет мне на ухо, и от этого тоже больно. Как будто он режет меня изнутри. Он говорит, что я особенный.
Я поднимаю глаза на камеру в углу комнаты и вопросительно изгибаю бровь. Мое начальство сейчас наблюдает, я знаю.
– Особенный? Почему?
Лиам качает головой. Снова хватается за завязки толстовки.
– Не знаю. Он спрашивает меня снова, можно ли ему войти, а я говорю, что должен сначал спросить у мамы. Но я уже не собираюсь ни о чем ее спрашивать. Просто хочу дойти до родительской спальни и сказать, что у моего окна какой-то псих, что нам нужно позвонить папе, в полицию и разбудить соседей.
Но он говорит, что, если я сейчас не приглашу его, моя кровь смешается с той, что на его руках. А затем проводит пальцем по моей щеке, и он такой холодный, обжигающе-холодный… Он снова спрашивает, можно ли войти. Говорит, что голоден и просто хочет перекусить, а потом сразу уйдет. “Обещаю”, – вот как он говорит.
Лиам судорожно вздыхает. Его глаза закрыты. Улыбающиеся животные на стенах больше не могут его успокоить – если вообще когда-либо могли. Сейчас остался только он, наедине со своими мыслями. Они терзают его. Переворачивают его нутро. А на лице у него застыла гримаса горя и сожаления.
– Это не твоя вина, – напоминаю я мальчику. – То, что случилось, произошло бы в любом случае, был бы ты там или нет.
Когда мальчик открывает глаза, они мокры от слез.
– Неправда! – огрызается он. – Это случилось потому, что я впустил его. Потому что я сказал, что он может что-нибудь поесть.
Я открываю было рот, но понимаю, что сказать-то нечего. Нет слов, способных унять боль мальчика. Поэтому я снова смотрю в свои бланки. Старательно записываю просьбу человека и реакцию мальчика. А когда закончу, мне придется просить его продолжать. Ненавижу себя за это. Но каждый раз это делаю.
Он продолжает:
– Я говорю человеку, что он может войти, но не задерживаться. И прошу ничего не красть. – Лиам качает головой, будто сам не верит своим же словам. – Я думал, он говорит правду. Я не знал… – Внезапные рыдания смывают слова. – Я думал, он уйдет.
– Все в порядке, – говорю я тихим голосом. Протягиваю руку, чтобы успокаивающе коснуться его колена, но мальчик морщится, и я не трогаю его. – Ты теперь в безопасности.
– А она нет, – шепчет он. – Она не в безопасности и никогда уже не будет!
Я делаю глубокий вдох. Эти интервью… так тяжело. И они всегда такие. Предполагается, что дети – чистые и нетронутые ужасом, увековечивающим человечество, существа. Их жизнь должна быть идиллической. Фантастической.
Но как же часто это не так.
– Прости, что прервала тебя. Продолжай.
Рыдания Лиама сменяются хмурым выражением лица, а затем рычанием. Отчаяние превращается в ярость.
– И тогда он называет мне свое имя: Мистер Гэллоуз. Приподнимает в приветствии цилиндр и говорит “Приятно познакомиться!” – а затем вползает в окно. – Лиам быстро вытирает остатки слез. – Выглядит просто кошмарно. Он, весь сгорбившись, протискивается в маленькое отверстие, а его кости хрустят и скручиваются. Окно в моей спальне открывается не очень сильно. Может быть, я и смог бы нормально пролезть даже сейчас, но не взрослый мужчина. А мистер Гэллоуз намного больше любого из мужчин, которых я знал.
– Мистер Гэллоуз… – бормочу я, уставившись на имя на бланке. Я не знакома с этой сущностью. Предварительное исследование не дало никаких зацепок. Даже если это и правда городская легенда, большой славы она не снискала. Я снова бросаю взгляд на камеру в углу комнаты. Удивляюсь, почему это Событие так их взбудоражило.
– Какого он роста?
– Достаточно высокий, чтобы упираться в потолок спиной даже на четвереньках. Он вытягивает шею, чтобы взглянуть мне в лицо, а я почти даже не вижу его глаз через мешковину. Он просит меня отвести его на кухню.
И я так и делаю. Я веду его к холодильнику, открываю его и при свете лампочки вижу, что мистер Гэллоуз одет в старый потрепанный костюм, как будто из девятнадцатого века. Он весь в пыли, моль проела дыры тут и там. Я вытаскиваю остатки индейки дрожащими руками, но Гэллоуз не обращает внимания. Он слишком занят песенкой, которую мурлыкает себе под нос. Она звучит как что-то старинное. Я не запомнил слов. – Лиам делает паузу и добавляет: – Извините.
– Ничего страшного, – говорю я, записывая его рассказ в бланк. – Это очень интересные детали. – Сильный холод, старинная одежда, старинная песня… мальчик наверняка столкнулся с призраком. – Ему понравилась еда? – Лиам пожимает плечами. Он снова выглядит смущенным. Его начинает подтрясывать. Сильная дрожь. В этом есть что-то необычное, похоже на какую-то… реакцию? – Все хорошо? Ты нормально себя чувствуешь?
– Да, я чувствую себя прекрасно! – Мальчик яростно кивает. – Я… я отдаю ему тарелку с индейкой, а человек спрашивает… Спрашивает меня, как он должен это есть. Я говорю, что не знаю, может быть, он просто проглотит ее… А он начинает рычать, топать по кафелю и приближает свое лицо вплотную к моему. Говорит, что на его руках предостаточно места для новой крови.
Я почти плачу и говорю, что не понимаю, чего он он меня хочет. А он отвечает, что ему нужны зубы. Чтобы поесть. Открывает рот и обводит свои пустые десны языком. А потом открывает мой рот… “У тебя тут отличный наборчик”, – вот что он говорит.
Меня накрывает паника. Ноги подкашиваются, голова кружится. Может, если получится сменить тему, можно будет дождаться, что мама проснется и вызовет полицию? Или позвонит папе. Но я боюсь кричать или привлечь к себе внимание, потому что знаю, что этот челове… это существо не раздумывая убьет меня. Поэтому я не кричу. И стараюсь перевести разговор на безопасную тему.
– Например?
– Например, поговорить про то, что у него было для меня.
Ах да. “У меня есть кое-что для тебя. Но я хочу кое-что для себя”, – первые слова мистера Гэллоуза мальчику. Выглядит как достаточно невинное предложение сделки.
Конечно, такие сущности, как мистер Гэллоуз, используют сделки, чтобы обмануть человека или достичь определенной цели. Таким способом они добиваются возможности совершать вещи, слишком кошмарные, чтобы говорить о них вслух.
– И что у него было для тебя. Лиам?
Слезы текут по изможденному лицу мальчика. Он хватает край рукава и утирает их, шмыгая носом.
– У него было сообщение. – У Лиама течет из носа, и он выглядит больным. –
Он сказал, что у него послание от того, с кем он никогда не хотел бы столкнуться.
~
Оригинал (с) Born-Beach
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
