Никогда я не думал, что настолько запутался в тенетах музея ужасов. Что сам стал одним из экспонатов… Но я не монстр, и я не останусь здесь.
В музее есть всего две двери, которые никогда не открываются. И которые дразнят мое любопытство с первого дня. Одна из них – та самая стальная дверь, мимо которой я бесчисленное количество раз ходил в паранормальное крыло. Я никак не могу выкинуть ее из головы с тех пор, как маленькая мисс несколько недель назад посетила музей. Ее любопытство только подстегнуло мой интерес. А вторая дверь… намного более зловещая. Она ведет к одному-единственному экспонату. Джонни Остряку. И в эту комнату я никогда не заходил, потому что дико боюсь.
Джонни Остряк виноват в том, что Мариэтта – предыдущий гид, бродившая по этим залам до меня, – сошла с ума. Джонни – кукла-чревовещатель. Его пластиковый язык знает лишь две крайности: он либо вещает умопомрачительные истины, либо смертельно опасную ложь. И что услышит просящий, зависит от того, что в этот конкретный момент больше развлечет ужасную куклу, запертую в одиночной камере в самом дальнем конце паранормального крыла. Его больной разум знает только хаос, и он процветает в последствиях проявления его воли, всегда жестокой и безжалостной.
Мариэтта познала это на своей шкуре. Кукла-чревовещатель вливала ей в уши свой яд с того момента первого знакомства, искажая и коверкая ее некогда крепкий разум, как расплавленное стекло. И Мариэтта не выдержала. Ее воля сдавала и ломалась, пока сама Мариэтта не исчезла. Пока от гида не осталось ничего, пока она не превратилась лишь в пластиковую оболочку. И все это из-за острого языка Джонни. Из-за его лжи, которую она приняла за правду. Из-за желания стать таким же, как он, введя себе в вены смертельную дозу пластифицирующих веществ.
После того, как она решила порадовать Джонни, порадовать музей, от нее не осталось ничего, кроме измученной души, запертой в пластифицированном теле.
⠀
***
Сегодня я покину музей. На улице идет снег. Я опираюсь рукой о холодное оконное стекло, покрытое морозными узорами, и чувствую, как тепло уходит через ладони, будто сигаретный дым.
Много лет назад, когда я только начинал работать здесь, скорбная новость почти убила меня: рак забрал мою дочь. И все, что мне от нее осталось, – письмо из онкологического отделения больницы. В нем сообщалось, что София скончалась. А это значит, что к моменту получения письма она уже была мертва несколько дней.
Этот факт потряс меня до глубины души… И я решил, что лучше останусь здесь, неся бремя безумия, чем снова попытаюсь выйти в мир и жить там, где никогда не жить моей девочке. В тот день тоже шел снег.
И прежде чем отбросить осторожность и войти в комнату к Джонни, прежде чем позволить его ядовитым словам завладеть мной так же, как он завладел Мариэттой, я смотрю на этот снег и вспоминаю, как водил Софию на Зимние ярмарки и сжимал ее маленькую руку в теплой варежке. Вспоминаю ее лицо, дающее мне силы жить. Я даже не смог навестить ее в последний день.
Я не задумывался тогда о том, смогу ли разорвать контракт и покинуть музей. А потом София, мой мир, моя любовь, умерла. И не осталось причин покидать музей. Я остался здесь, чтобы касаться маленькой ладошки ее отвратительного двойника в отражении призрачного зеркала. Здесь я никогда не был один: София всегда была рядом.
Я окидываю взглядом огромное фойе и вспоминаю, что тоже оказался не более чем экспонатом. Несчастный гид, на которого можно кричать, которого можно унижать. Человек, переживший пятнадцать лет непрекращающихся мучений. “Вы только посмотрите на эти пустые глаза, – наверное, думают богатые гости. – Гляньте, этот идиот мертв внутри”.
Но больше никаких страданий. Моя дочка не хотела бы, чтобы я вот так зачах, как игрушка в руках богатых и знаменитых. Теперь только свобода или смерть.
Я иду к Джонни. Мимо запертой стальной двери. Мимо выставки искусств и музыки. Вниз по лестнице рядом с Живой стеной. В паранормальное крыло…
Тихий звук привлекает мое внимание.
Мариэтта. Она натужно щелкает суставами белых, как полотно, рук. Пластиковые веки трепещут, силясь подняться. Мертвая оболочка, выставленная на потеху толпе, но какая живая душа заключена в ней. Она прижимает ладонь к стеклянной стенке, как бы говоря:
Остановись, гид. Посмотри, что Джонни сделал со мной. Посмотри, что станет с тобой.
Прости, Мариэтта. Я думал об этом. Веришь или нет, но Джонни поможет мне покинуть это ужасное место, что бы ни сказал.
⠀
***
Я так сосредоточился на необходимости покинуть музей, что чуть не забыл покормить Эрни. Как я мог забыть про Эрни.
Слева от зала насекомых расположена экспозиция животных и эволюции. Довольно скучный зал, как по мне, но Эрни всегда выделялся на фоне остальных.
И вот я уже снова иду по мраморным залам, торопливо поднимаясь на балкон, опоясывающий загоны. Кидаю в клетку Эрни головки фиолетового и зеленого салата, а он перемалывает их в челюстях с влажным хрустом.
Эрни – крот, размером с медведя. И у него есть секрет.
Он нежный, мохнатый великан, и я искренне люблю его. В этом месте нелегко найти душу, сохранившую в себе добро. Поэтому я храню его тайну. Однажды я нашел нору в саду, обрамляющем музей. И оставил ее. Он может получить свободу, когда захочет, пусть даже этого не могу я.
Эта мысль снова устрашает меня, и путь обратно в паранормальное крыло долог. Посещение Джонни – необходимое, но все же зло.
⠀
***
Весь мой план держится на уверенности, что я достаточно приспособился к музею, чтобы понять, говорит Джонни правду или лжет, и, исходя из этого, скорректировать свой план побега. Если он солжет, я сделаю все наоборот. Скажет правду – воспользуюсь советом. У меня за спиной пятнадцать лет работы гидом, у Мариэтты и близко не было такого опыта, когда лукавые слова сломили ее. Я привык к ужасам музея. Мой разум – стальная крепость.
Но, если честно, я просто надеюсь, что Джонни не сможет растопить мою волю так же легко, как волю Мариэтты.
Мастер-ключ входит в навесной замок. Одним медленным неохотным движением я открываю дверь в камеру куклы-чревовещателя. В первый и, надеюсь, последний раз.
Глупо было предполагать, что лампочки все еще будут гореть спустя пятнадцать лет. Я снимаю фонарик с бедра и краем глаза вижу Мариэтту в нескольких метрах позади. Она с отвращением отворачивается от комнаты, которая много лет назад стала ее могилой. Я сглатываю и бью фонариком по ладони.
Джонни сидит в центре крошечной комнаты на черном стульчике. Бледная кожа сияет под светом фонаря, резко контрастируя с черным детским смокингом. От уголков рта куклы прямо вниз к подбородку идут толстые прорези.
Вырезанная челюсть сдвигается. Голос куклы хриплый, но сочится неприкрытым энтузиазмом:
– Привет, Майкл!
Одни эти слова уже рушат мою защиту. Много лет никто не называл меня этим именем. Десятилетие. Удивительно, что я вообще помню его, через столько лет моим именем стало просто “гид”. Но как? Откуда он…
– Дружок, дружочек! – Глаза куклы свободно блуждают в глазницах влево-вправо, как мраморные шарики на палубе корабля. – Как дела, Майки?
На нем ни пылинки. Прилизанные волосы блестят, как и костюмчик. Как будто этот живой пластиковый монстр все пятнадцать лет скрупулезно поддерживал здесь порядок.
Джонни наклоняет голову набок и спрашивает губами, растянутыми в вечной ухмылке:
– И… Как там поживает моя девочка? – Кукла вся отклоняется в сторону, впиваясь взглядом в витрину Мариэтты. – О, разве она не прекрасна? Майки! Ты только посмотри, как блестит этот пластик!
Эта… тварь… отвратительно.
– И. – Джонни поворачивает ко мне пустую голову. – Как там твоя девочка? Как ей лежится в яме в земле, Майки?
Все мои внутренности скручивает спазм. Я бы оторвал его мерзкую ухмыляющуюся голову с выкинул ее в окно… Но он мне нужен.
Кукла угрожающе смеется, повизгивая.
– Хе-хе-хе-хе! София? Как ей гниется в грязи?
Я стискиваю рукоятку фонарика, свет пляшет по стенам.
– Личинки выползают из ее щек, да? А, Майки? Хе-хе-хе-хе…
– Хватит! – Внезапно я больше не могу себя сдерживать. Эхо крика еще долго разносится по всему музею.
Некоторое время он молча сидит на стуле, болтая ногами, как ребенок на краю пирса. Смотрит на меня стеклянными глазами, дьявольски улыбаясь.
– Сегодня в шесть я покидаю музей навсегда. – Я сглатываю, жадно наблюдая за каждым его движением в поиске любого намека на ложь. – Что ты думаешь об этом, Джонни?
Вдруг его голова начинает вертеться вокруг своей оси.
– Воу-воу! Мой милый дружочек! Я много чего об этом думаю! Много-много!
Он наконец останавливается, закатывает глаза, и некоторое время я наблюдаю только белый цвет. Кукла размышляет.
– Нет никакой свободы снаружи, Майки. Но ты можешь обрести ее… – Крошечной ручкой он манит меня наклониться поближе. Я подчиняюсь. А он продолжает шепотом: – …за стальной дверью.
– Что?
Он откидывается на спинку стула, задирая подбородок к потолку и яростно хохочет
Хе-хе-хе-хе!
Я раздумываю над его словами. Может, не случайно стальная дверь никогда не открывалась с тех пор, как я начал работать здесь…
Джонни все смеется, а потом вдруг резко замолкает. Его глаза снова возвращаются к прошлому гиду:
– О, Мариэтта… – Он по-детски всхлипывает.
Я выхожу, захлопываю и запираю дверь. Вне напряженной густой атмосферы этой комнаты я снова могу вздохнуть полной грудью.
Если бы только можно было получить хотя бы чуточку больше информации. Ложь это или правда? Нет ничего страшного в том, чтобы войти в стальную дверь… Но я уйду из музея ровно так, как всегда собирался это сделать.
Я смотрю на часы: без пяти шесть. Я бегу в фойе. Двери скоро откроются для новых гостей.
⠀
***
Знакомый механический скрежет бьет по ушам. Вход в музей открыт. Или выход. Я протискиваюсь мимо джентльмена с седой бородой, развевающиеся на ледяном ветру полы дорогого пальто хлещут меня по лицу.
Леди-погода сегодня не на моей стороне, но поздно корректировать план. Простой план. Бежать.
Один из богачей хватает меня за руку на лестнице, и я чуть не падаю. Он что-то говорит, но мои уши заполняет вой вольного дикого ветра. Нечасто мне приходилось его слышать. Прекрасный звук.
Шаг за шагом я углубляюсь в сад, окружающий музей, утопая ботинками в мягком снегу. Ухожу, не оглядываясь, пока не достигаю линии деревьев. А когда оглядываюсь… вижу, что несколько человек бросились за мной в погоню.
Я кидаюсь вперед, сквозь сугробы и колючие кусты, широкими шагами Гулливера. Как лошадь, идущая гордым галопом. Ветки и шипы царапают мне кожу, но порезы кажутся благом. Чистая боль, но не от хитроумных ловушек и гостей музея, а от вольной непредсказуемой природы.
Я почти свободен, София. Ты улыбаешься мне с небес. Ты хочешь, чтобы я был свободен.
– ГИД! – Глубокий голос одного из преследователей эхом прокатывается по лесу. Я задыхаюсь от бега, сердце стучит как у загнанного зайца. Они приближаются. Но зачем они преследуют меня? Весь музей открыт для их забав.
Разворачивайтесь и делайте там, что хотите! Хоть сожгите это чертово место до тла.
Никаких сомнений: если я остановлюсь, один из этих богатых скотов с удовольствием вышибет мне мозги. Как смею я, жалкий гид, угрожать сорвать их веселье и убегать в лес?
Частые хлопки и хруст коры позади. Я прислушиваюсь на бегу… Бордовая ткань моего жилета рвется, пятерня сжимается на плече, дергая назад и вниз… Я падаю в мерзлую грязь.
Со стоном приподнимаю голову. Все тело болит, кожа горит, будто меня голым проволокли по жесткому ковру. На груди восседает гость музея. Он – просто черный силуэт на фоне темного неба, лишь в волосах блестит седина под светом звезд. Холодные пальцы сжимают мне горло. Все сильнее. Сильнее.
Я почти не могу пошевелиться.
Пушистые комки снега падают мне на лицо, безучастные наблюдатели последней схватки… Я бью его по почке, но богатый ублюдок не сдается. Звезды размываются в неясные пятна, я вижу лишь его седую макушку… чудом нащупываю связку ключей… зажимаю один между пальцами… и из последних сил всаживаю его в бок мучителя. Он с воплем падает с меня и катится вниз по заснеженному склону.
Я пытаюсь отдышаться. Все горло превратилось в сплошной фиолетовый синяк. Воздух с трудом проходит в легкие, я отчаянно хриплю и понимаю, что больше не могу бежать.
– СТОЙ! – кричит он.
Но я иду. И с каждым шагом снег становится все гуще, валит пеленой, сопровождая шорохом и морозным хрустом каждый мой шаг.
Я не могу остановиться. Свобода так близко.
Неподалеку на заснеженном склоне возвышается большое здание. Никогда раньше я не видел его. Намного меньше, чем музей, но намного больше коттеджа, в котором я обитал в выходные. Склад.
Вскоре я уже вхожу внутрь.
Запах сгнившего дерева и плесени заползает в нос, как невидимые липкие пальцы. Свет звезд чертит полосы на полу и стенах через заколоченные окна. Внутри горы хлама. Пыль щекочет мне горло, ее здесь столько, что я почти выдыхаю серые клубы, как пар на морозе.
Силуэты всех форм и размеров заполняют полки, высятся вдоль стен. На большинстве еще уцелели ярлыки. Последние пристанище для отживших свое экспонатов. Или их персональный ад.
На дверь обрушивается шквал ударов: кто-то хочет прорваться внутрь вслед за мной. С потолка сыплются ветошь и опилки.
Гнилые доски ненадолго сдержат богатого хищника. Я закрываю глаза руками, пытаясь замедлить бешеный стук сердца. Вспоминаю Софию и вижу ее лицо на черном полотне плотно сомкнутых век. Мы скоро увидимся, дорогая.
Кашляя и спотыкаясь, я снова иду вперед, оглядывая мрачный склад. Грохот сзади становится все чаще. Нужно найти какой-нибудь способ выбраться отсюда. Что угодно.
– Ну и куда ты пойдешь? – Приглушенный мужской голос хрипит мне из-за двери. Снова он. Снова тот, кто душил меня всего несколько минут назад. Он говорит напряженным и усталым тоном, я буквально вижу его красное лицо и толстые шнуры вен, выпирающие на шее и лбу.
Я цепляюсь за промерзшую доску, закрывающую окно. Прибита намертво. Я не могу бежать. Только бить.
Глухой стук сзади. Двери осталось недолго. Полоса тусклого света бежит мимо моих ботинок и сверкает на стекле в паре метров поодаль.
Я подхожу ближе по трухлявым доскам. И теперь вижу, что там. В животе сворачивается тяжелый комок.
Отвратительное животное-аниматроник. Искусственный коричневый мех торчит клочьями, кое-где свалявшись в масляные черные колтуны. В огромных стеклянных глазах крошечные зрачки с булавочную головку. Старинная игрушечная обезьянка с медными тарелками, ростом с человека. Набивка тут и там в разрезах расходится губчатыми желтыми пучками, обнажая металлические шестерни.
Я стараюсь не смотреть ему в глаза. И все еще стараюсь сообразить, что делать.
К мохнатому уху обезьяны приколоты несколько выцветших, пыльных страниц. Бланки. Протяжно хрипя, я сдуваю прах с пожелтевшего листа.
Наименование экспоната: КЕЛСИ.
Механический маскот, предназначался для просвещения школьников на предмет важности здоровья зубов и десен.
А раньше я этого не заметил: меж вытертых губ обезьяны торчат человеческие зубы. Использовать огромное механическое чудовище, чтобы заставлять детей чистить зубы. Ну естественно.
Выведен из эксплуатации: 1983.
Причина: Чрезмерная склонность к убийству.
Подписано и подтверждено: МАРИЭТТА.
Мариэтта. Мы все еще связаны незримыми нитями после всех этих лет. Экспонат и впрямь должен быть просто кошмарным, если его изгнали из адского музея и заперли гнить здесь. Видеть нечто, к чему приложил руку предыдущий гид, материальное свидетельство тому, что такие, как я, и правда существуют, настолько волнительно, что я на время забываю о погоне.
Давно я не ощущал такого глубокого страха. Больше десяти лет, С тех пор, как познакомился со всеми ужасами, таящимися по углам богато украшенного музея. Сейчас я снова очутился на незнакомой территории. Пугающей. Почему никто не говорил мне об этом месте? Я бы списал сюда Джонни Остряка в ту же минуту. Даже не ради себя, а ради измученной души Мариэтты.
Без предупреждения механическая мерзость оживает. Золотистые лампочки зажигаются на месте его безжизненных зрачков, а я столбенею от ужаса.
Челюсти куклы скрежещут, кусая воздух. На мгновение он застывает, разглядывая свое скорбное обиталище глазами, десятилетиями не видевшими мира.
Я разбудил его. И теперь он недоволен.
Он поворачивается ко мне.
Кел-Кел-…
Динамики пытаются выплюнуть песенку, напетую детским голоском, но ржавчина и время сделали из нее искореженное подобие некогда мелодичных звуков. Песенка пробивается сквозь помехи и скрежет. А я, забыв обо всем, пячусь к двери.
Келси ням!
Келси ням!
Молоко нужно костям
Пей, живот себе набей!
Я уже нащупываю ручку, но преследователь первым делает ход. Дверь распахивается и толкает меня на пол. А позади сверкает глазами и грохочет тарелками механическая обезьяна-убийца.
Кости, кости, кости,
Зубы крепче плоти.
Стоны, стоны, стоны прочь
Зубки чисти ты на ночь!
Незнакомец снова тянется к моему горлу, но теперь я наготове. Резко поворачиваюсь, заламываю ему руки за спину… И толкаю прямо к Келси. Аниматронное чудовище, громыхающее медными тарелками, приближется. Я уже вижу, как вращаются шестеренки в его механическом нутре.
Тарелки отчаянно дребезжат, чертова песня не смолкает. Я толкаю незнакомца вперед, пока шестерни не зажевывают его брыкающиеся ноги. Он пытается освободиться… но я держу крепко.
Он не перестает кричать. Шестерни размалывают его ноги, окрашивая внутренности обезьяны красным облаком крови и костей. Тарелки больше не бьют.
Кальций ням!
Кальций нам!
Молоко нужно костям
Пей, живот себе набей!
Извращенный детский голос из глубин механического монстра становится прерывистым и глубоким, как говорящая поздравительная открытка с садящейся батарейкой. И в этот момент мне остается только надеяться, что дочка больше не смотрит с небес на мое лицо, освещенное безумной улыбкой. А я улыбаюсь и сочусь противоественой радостью, наблюдая за муками преследователя, бьющегося в моих крепко сцепленных руках.Закрой глаза, если ты смотришь, милая. Папа скоро будет свободен.
Предсмертные вопли смешиваются с растянутым загробным воем динамиков:
Кальций! Ка-а-альций!
Шестерни затягивают его икры. Хрящи натужно хрустят… кости ног сгибаются и, наконец, с леденящим душу треском ломаются… Келси щелкает пожелтевшими человеческими зубами, будто наслаждаясь агонией…
Я отпустил его, когда тело обмякло. Он больше не кричит. Теперь в пыльной темноте слышно лишь жужжание шестеренок да мерный влажный хруст.
⠀
***
Некоторое время я сидел в темноте, слушая, как механизм пожирает моего преследователя. Как приятно наконец-то дать отпор! Но я не думал, что будет настолько приятно. Хруст его костей, его голос, гаснущий, как пламя свечи на ветру… Я больше не буду терпеть пытки и мучения. Я буду свободным.
Но блаженство в невежестве. Лучше бы я не смотрел на изуродованного мужчину. Лучше бы я никогда не увидел, что он не был богачом. Не был гостем. Внимательно изучая тело в лунном свете, я увидел его форму, ключи, висящие на кольце… Этот мужчина был охранником музея.
Я убил человека, просто пытавшегося делать свою работу.
Нет, это сделал не я.
Не я.
Это сделал музей.
И только где-то в глубине души теплится понимание того, что я несу ответственность за его смерть. И что, возможно, мне даже нравилось видеть, как это происходило.
Но пора двигаться дальше.
Я наклоняюсь к трупу, выхватываю зажигалку, рацию и связку ключей. И оставляю механического монстра спокойно доедать добычу. Большинство ключей в связке длинные и очень похожи на мои.
Снаружи идет снег. Глаза сразу леденеют, мне приходится отчаянно щуриться, чтобы хотя бы понять, куда идти.
Не знаю, сколько времени я брожу здесь по обжигающе холодным сугробам. Бесцельно, просто ища хоть какой-нибудь путь к спасению. Просто стараясь уйти от музея как можно дальше.
Безжалостная погода и плохая экипировка делают свое дело. В какой-то момент рация оживает, и голос куратора разрезает пределы ледяной пустыни… или нет. Реальность сейчас не отличить от иллюзии.
– Майкл, тебе никогда не покинуть музей, – гудит голос в шипении помех. – Вы с ним единое целое.
Зубы стучат от холода. Из приоткрытых губ вырывается пар.
– Такие бабки, – продолжал он снисходительным тоном. – Тебе не просто так платят такие бабки, чтобы ты присматривал за чем-то подобным… Контракт не кончится, если ты просто выйдешь за границу, мой мальчик.
Я слышу, как он щелкает зажигалкой и затягивается сигарой. Порывы ветра то и дело норовят сорвать с меня одежду.
– Думаю, пришла пора тебе сдохнуть, дружок. У нас уже есть новый гид на замену тебе. Все кончено.
– Я буду свободным. – Я еле говорю, слова почти не разобрать за дробным стуком зубов.
Куратор усмехается:
– Нет, Майкл, не будешь. Хочу поблагодарить тебя за твой труд. За то, что ты позволял тем… тем, кто в одиночестве прозябает на вершине финансовой горы… тем богатым и знаменитым, все время распятым на кресте внимательных осуждающих взглядов… тем, кто сам сродни экспонатам в музее… За то, что ты позволял им быть теми, кто они есть на самом деле. В нашем музее они могут в кои-то веки стать зрителями, а не экспонатами. Ты был важной частью этого большого дела.
Как же трудно дышать… воздух режет легкие сотнями ледяных кристаллов.
– Я… буду… свободным…
– Прощай, Майкл.
Какое-то время я еще стою, пошатываясь. Разум окончательно сдается под натиском гипотермии. Я в бреду, шатаюсь, как зомби, во всех направлениях, уже никуда не пытаясь дойти. В смертном тумане нет ни шанса найти дорогу обратно в музей.
Но хочу ли я обратно? Нет. Конечно, нет.
Так холодно.
Я устал.
Я ложусь в сугроб под голыми ветвями дерева. Холодный ветер больше не режет онемевшее лицо.
Я полежу здесь немного. Вздремну…
Я откидываю голову назад, смеживаю веки и слушаю последнюю колыбельную звезд над головой. Созвездия напоследок складываются в лицо Софии, и я улыбаюсь.
Сжимаю ладонью горсть снега. Чтобы казалось, что умираю не в одиночестве… И даже как будто чувствую, как кто-то держит меня за руку, и страх улетучивается.
⠀
***
Но почему снег в моей ладони такой шерстистый?..
И теплый…
И дышит…
Сугроб подо мной взрывается фонтаном, будто всплывает огромный кит.
Его коричневый мех так неуместно выглядит здесь на фоне безжизненного белого поля. Он почти ничего не видит черными крошечными глазами, но знает, что нашел меня.
А я знаю, что Эрни пришел.
Я проваливаюсь под тонкий слой снега в нору. Тут почти ничего не разглядеть, но тепло моментально пламенем охватывает промерзшее тело. Исполинский крот уходит, и в ровном свете зажигалки я вижу его розовые пятки.
С трудом я двигаю окоченевшими конечностями, стараясь не терять Эрни из виду. Тепло понемногу пробирается все глубже, живительными волнами разбегаясь по телу.
Но я забрал не только зажигалку с мертвого тела охранника.
На связке ключей оказался один необычный длинный и причудливый ключ, которого я никогда раньше не видел. Я никогда не держал такого в руках за пятнадцать лет.
Ключ от стальной двери.
~
⠀Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.