Постепенно приходя в сознание, я чувствовал, как мой разум захлестывает волна отупения. Я не мог двигаться, а тем более – вспомнить, что произошло до того, как я отключился.
Стоило мне открыть глаза, поток света обжег их. Я слишком долго пробыл в темноте.
– Эй! – попытался крикнуть я, но смог только прошептать.
Как только зрение вернулось, я осмотрел комнату, в которой проснулся. Стены, пол и потолок покрывала странная звукоизолирующая пена.
Я попытался встать, но ноги не слушались. Они не атрофировались, но сильно ослабли. Это, наряду с затуманенным сознанием, навело на мысль, что меня накачали наркотиками.
– Есть там кто-нибудь? – спросил я чуть громче.
Нет ответа.
Я пытался вспомнить, продраться через воспоминания, ища хотя бы малейшие крупицы информации. Меня крепко накачали — это было ясно, но вот зачем запихнули в звукоизолированную комнату, я не знал.
Кажется, прошла почти вечность, прежде чем я, наконец, смог встать. Все еще пошатываясь, стал искать выход. Увы, все вокруг было в этой дурацкой пене.
Я опустился на пол, еще не вполне пришедший в себя. И вот тогда полностью осознал, насколько же вокруг тихо. Комната не только не выпускала ни звука, но и не пропускала звуков снаружи. Ни разговоров людей, ни дорожного шума, ни даже звуков водопроводных труб внутри стен.
Это оглушало.
Я задержал дыхание и прижался ухом к стене… Ничего. Я мог слышать только как бьется сердце и как бурлят кишки, переваривая вчерашний ужин.
Сначала это показалось занятным, но вскоре превратилось в худший кошмар. Внутри комнаты единственным источником звука был я сам, и при отсутствии внешних шумов тишина становилась все более оглушающей.
– Пожалуйста, выпустите меня! – взмолился я.
И тут я что-то вспомнил. Не более чем слабый намек давних воспоминаний, отблеск давно прошедших времен. Встреча, разговор с человеком, которого я не узнавал.
– Почему ты здесь? – спросил он.
– Извините, сэр?
– Это плохое место, Райан. Ты молод и здоров. Не лучше ли тебе быть в реальном мире, может, жениться?
– Я был женат…
Краткое воспоминание прервал листок бумаги, спланировавший сверху. Кто-то отправил мне сообщение через потолок, когда я отвлекся.
– Эй, это еще что за чертовщина? Выпустите меня! – крикнул я, ища дыру, через которую закинули записку.
Ответа не было. Я поднял бумагу. Она была странно мягкой и не производила почти никакого шума, когда я касался ее.
Всего одна строка текста: “День 1. Слушай”.
– Слушать что, придурки? – проорал я.
Я принялся бегать по комнате, отчаянно пытаясь оторвать пену от стен в поисках выхода. Это было бесполезно, и спустя некоторое время я рухнул на пол в изнеможении. Наркотики все еще оставались в моем теле, и я не мог мыслить достаточно ясно, чтобы составить последовательный план побега.
“Быть глухим” и “жить в тишине” – две больших разницы. Так же, как “быть слепым” и “находиться в темноте”. Когда органы чувств функционируют, но не улавливают никаких внешних данных, ваш разум сам пытается порождать раздражители. Что-то едва ли слышимое усиливается им в тысячи раз.
Пока разум уносило, в разбитом мозгу всплыло другое воспоминание.
– Так в этом дело? Ты потерял ее, и вот ты здесь.
Он остановился.
– Что с ней случилось?
– Я убил ее, – ответил я дрожащим голосом.
Когда я снова очнулся, меня сразу же атаковал непрекращающийся шум собственных внутренностей.
– Да блин, заткнитесь! – заорал я на них.
Комната совсем не отражала звуков. Каждое мое слово просто поглощалось пеной. Мне приходилось постоянно разговаривать с собой, просто чтобы отвлечься от звуков, издаваемых собственным телом.
Только тут я заметил, насколько сильно мне нужно в туалет.
– А если мне нужно отлить? – спросил я громко.
Одна из панелей пола поднялась. Под ней оказался крохотный тоннель, покрытый пеной. Даже моча беззвучно падала в темноту.
Когда я закончил облегчаться, еще один лист бумаги упал с потолка. Кроме того, появилась струя воды. Она падала на пол, не производя ни звука, и мгновенно впитывалась в пену. Не раздумывая, я практически нырнул под нее, измученный целым днем без жидкости.
Когда поток иссяк, я поднял лист бумаги.
“День 2. Ты их еще не слышишь?” – гласил он.
– О чем вы, блядь? – проорал я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Конечно же, нет ответа. Как будто я его ожидал.
Я провел большую часть второго дня, исследуя комнату. Организм вывел наркотики, и я наконец-то мог думать. Но, несмотря на ясное мышление, воспоминания оставались смутными.
Выхода не было. Даже трещин в чертовых стенах. Я был один в изолированной комнате. И только бурление кишок составляло мне компанию. Я пробовал принять разные положения, надеясь приглушить его, но казалось, что оно становится только громче.
Я был сбит с толку и чувствовал себя загнанным в угол. Мелькнуло другое воспоминание.
– Это безэховая камера. Самое тихое место в мире. Бетонный блок на подпружиненном основании, покрытый звукоизолирующей пеной, чтобы избежать проникновения любых звуков как изнутри, так и извне. И, хотя одна существует в лаборатории Орфилдс, эта – особенная, по моему проекту, – сказал человек.
– Наверняка это было дорого. В чем смысл? – спросил я.
– Чтобы люди услышали правду.
На третий день я не вставал, пока не услышал слабый звук воды, падающей на пену. Я вскочил на ноги и начал пить из этого недолговечного источника. В тот раз мне даже сбросили странный кусок хлеба. Он был плотный, в нем были куски каких-то овощей и семян. Чем-то он напоминал тюремную еду.
Помимо воды и еды мне сбросили записку.
“День 3. Прими это”, – говорила она.
Было чистым удовольствием слышать, как хрустит хлеб под моими зубами. Наконец-то слышимый звук, не исходящий от меня самого. К сожалению, это продлилось недолго. Как только я доел хлеб, я снова погрузился в полную тишину.
Я пытался занять себя разговором, но мог говорить только пока горло не пересохло. Тут-то я понял, что мне намеренно ограничивают подачу воды. Чтобы я был слишком слабым, чтобы бороться или говорить, но достаточно здоровым, чтобы оставаться в сознании.
Так я и сидел, слушая, как работают мои органы. Я ненавидел их, отвратительные куски плоти, производящие эти хлюпающие, болезненные, никогда не прекращающиеся звуки. А затем я услышал что-то новое – слабый голос, скрытый звуками бьющегося сердца.
– Пожалуйста, пусть все прекратится. Я больше не могу, – сказал голос.
Он принадлежал женщине. Такой знакомый, хотя и странный.
– Эй, ты где? – прокричал я.
– Так больно. Я не заслуживаю этого. Почему это происходит со мной?
Невозможно было разобрать источник звука. Казалось, что он идет одновременно из ниоткуда и сразу отовсюду.
– Ну же, мне надо знать, где ты, чтобы помочь тебе!
– Райан? Мне так больно, помоги, пожалуйста! – умоляла она, пока ее голос не растворился в воздухе.
– Линда? Боже мой, – закричал я, молясь, чтобы ее голос вернулся.
Это была моя жена, голос которой я так долго желал услышать. Я почти не мог поверить. Среди бескрайней тишины я услышал любовь всей моей жизни, и она страдала. Я заплакал, когда нахлынули воспоминания о ней и том, как она умерла.
– Мне так жаль, – сказал я громко, – мне очень, очень жаль. Прости меня, пожалуйста.
Но она не была реальной. Должно быть, это был плод моего воображения или галлюцинация, порожденная тихой комнатой.
Пока я плакал в пол, покрытый пеной, разум невольно вернулся к недавнему частично сохранившемуся воспоминанию.
– Как она умерла? – спросил мужчина.
– Зачем вы меня спрашиваете? Я же уже подписал гребаные бумаги проекта Оркус.
– Потому что вам, может быть, удастся снова поговорить с ней.
Наступил четвертый день, и с потолка упал еще один лист бумаги.
“День 4. Не игнорируй их. Они так же реальны, как и мы с тобой”, – было написано.
Я разорвал письмо. Не из гнева, но чтобы насладиться слабыми звуками, которые оно издавало, пока я рвал его на части. Я постарался, чтобы это были тонкие полосы, чтобы хватило подольше. Я смаковал каждое мгновение, прежде чем вынужденно вернулся в тишину.
И как только она наступила, я услышал шепот вокруг себя. Сначала это были неразборчивые звуки, голоса, в которых не было никакого смысла. Но среди них я разобрал, как Линда кричит мне:
– Райан, держись подальше. Тут небезопасно! – упрашивала она.
Но она не была одна. Вокруг меня были десятки приглушенных голосов. Я пытался не обращать на них внимания, сосредоточившись только на красивом запоминающемся голосе своей жены, но постепенно они становились все громче.
Настал пятый день. Я был на грани полного безумия. Голоса не давали мне уснуть и исчезли, только когда очередной лист бумаги упал на пол.
“Голоса освободят тебя”.
Недолгое облегчение. Как только я порвал лист в клочья, голоса сразу же вернулись. Каждый истекший час делал их громче, и я ничего не мог сделать, чтобы заглушить их.
Шестой день пришел и ушел в мгновение ока, голоса слились вместе. Мешанина звуков вокруг меня не прекращалась ни на секунду. Даже когда я кричал своим охрипшим голосом, они продолжали наступать. Единственная реальная вещь, которую я помню из того дня, – записка, упавшая с потолка.
“Молчи и дай им вести себя”.
Когда я потерял голос, я сел и подчинился. Я позволил голосам захватить мой разум, и они становились все громче, громче и громче.
И вот тогда я осознал – они совсем не шептали… Это были крики.
Каждый из тысячи голосов, которые преследовали меня, был криком о помощи. Эти люди, кем бы они ни были, испытывали боль – постоянную и неослабевающую. Они умоляли меня об избавлении, но я только и мог, что слушать как они бесконечно страдают.
И посреди всего этого я все еще слышал голос своей жены. Не знаю, почему он был громче и четче, чем остальные. Я крепко цеплялся за мысль, что все это придумал, но моего здравомыслия не хватило бы надолго. Вскоре мне пришлось бы признать.
– Выпустите меня отсюда, блядь! – заорал я так громко, как только мог, охрипшим голосом.
Мой рассудок стремительно сдавал. Восьмой день прошел в тумане обрывков мыслей, да и девятый был ничуть не лучше. Я перестал читать записки. Крики продолжались, в них я замечал слова и фразы, но до десятого дня еще не до конца понимал их.
– Пожалуйста, помогите, – плакал ребенок.
– Ты нереален, все вы нереальны, – отвечал я.
– Но ты слышишь нас!
– Вы только плоды моего больного разума, вы все в моей голове.
– Это не значит, что мы не существуем. Я… Я докажу!
– Как?
– Прошлая записка, упавшая сверху. Это список имен.
Я взглянул на бумаги, которые еще не читал. Взяв одну, понял, что он был прав.
“Генри Джонс, Питер Доусон, Алекс Мур, Дэвид Лоуренс”.
Я уронил записку, взял другую. Тот же список, те же имена, никаких указаний.
– Кто они? – спросил я.
– Это люди, которых ты должен найти, – ответил ребенок. – Я один из них. Меня зовут Алекс.
– Что с тобой случилось?
Но было слишком поздно – голос угас, сменился непрерывными криками агонии. Я не сводил глаз с бумаги, и, когда я перечитывал имена снова, всплыло другое воспоминание.
– Вы знаете, что надо делать? – спросил мужчина.
– Да, сэр.
– Нам надо усыпить вас, затем вы пройдете электрошоковую терапию. Только так мы можем сделать вас восприимчивым к среде.
– Понимаю, – просто ответил я.
– Это опасно.
– Мне все равно.
– Кроме того вы будете чрезвычайно дезориентированы, когда проснетесь. Вы можете забыть, кто я или даже кто вы. Поэтому крайне важно, чтобы вы помнили о своей миссии. Не забывайте о ней, даже если это будет единственное, что вы запомните.
Весь следующий день я просидел в углу, едва ли съев и выпив хоть что-то. Я только и делал, что повторял имена из списка, надеясь, что загадка как-то решится сама собой.
– Генри Джонс… Питер Доусон… Ребят, да кто вы, блин, такие? – бормотал я про себя.
И внезапно, словно по щелчку тумблера, я понял. Крики, шепот, голоса, все, что я слышал на протяжении прошедших одиннадцати дней, обрело смысл. Пелена спала с моего разума, и я смог понять все, что они пытались сказать мне.
– Райан? – позвала меня жена.
– Линда, ты все еще здесь, со мной, – ответил я с оттенком радости.
– У меня не много времени. Тяжело фокусироваться, – сказала она, явно борясь.
– Что с тобой происходит?
– Сейчас это неважно. Мне просто нужно, чтобы ты знал — это не твоя вина.
Ее утешающие слова едва скрывали боль.
– Моя. Я…
Прежде чем я закончил предложение, меня прервал еще один оглушающий вопль.
– Тебе пора, – сказала она.
– Постой, ты в порядке? В смысле, там.
Она замолчала.
– Нет, никто из нас не в порядке. Прости, – сказала она дрожащим голосом.
На этом она исчезла в последний раз, а еще одна записка упала сверху.
“День 12. Ты нашел их?”
Я прислушался. Там, среди боли, я слышал, как они кричат мне. Они были частью того же проекта, что и я, а потом умерли. Но у них были инструкции, которые нужны мне, чтобы выбраться из комнаты.
В пене было кое-что. Семь кнопок, которые надо нажать в определенном порядке. Согласно голосам, я легко мог открыть дверь. Даже найти кнопки было не просто само по себе, а уж определение правильной последовательности точно значило, что я установил контакт с той стороной жизни.
Я вышел наружу. Впервые за почти две недели я увидел другого человека.
– Добро пожаловать обратно, Райан. Ты справился, – сказал мужчина.
Я не ответил, просто прошел мимо него и пошел по длинным коридорам из безэховой камеры. Уже снаружи я просто рухнул на пол и стал слушать все эти незначительные звуки вокруг. Течение воды по трубам, тихое гудение старых флуоресцентных ламп, шарканье шагов по зданию – все они были божественны.
Как только я привык к реальному миру, мужчина подошел ко мне. Это был мой куратор, я даже это смог вспомнить, но воспоминания все равно оставались смутными, видимо, из-за какого-то лекарства, которое мне давали еще до того, как я попал в камеру.
– Готов поговорить? – спросил он.
Я сел за стол, слушая, как стулья царапают твердый пол.
– Те имена, – сказал он. – Помнишь их?
– Генри Джонс, Питер Доусон, Алекс Мур, Дэвид Лоуренс, – ответил я мгновенно.
– И ты знаешь, что с ними случилось?
Я кивнул.
– Расскажи мне.
– Генри Джонс, 75 лет. Умер от четвертой стадии рака легких. Присоединился к проекту Оркус (прим. пер. – О́ркус (Орк; лат. Orcus) — римский бог смерти) за месяц до смерти. Оплата должна была уйти его семье.
– Продолжай.
– Питер Доусон, 32 года. Диагностирован боковой амиотрофический склероз, и он сразу же подался в проект Оркус. Дэвид Лоуренс, 56 лет. Умер от сердечной недостаточности.
– И?
– Алекс Мур. Он не был частью проекта, он был ребенком. Я так и не знаю, что с ним случилось.
– Мы тоже, – сказал он с ухмылкой, порожденной достижением эгоистичных целей.
– Отличная работа, и как у них дела сейчас? – продолжил он.
Я еще раз обдумал все, что слышал. В криках в основном были только обрывки информации. Некоторое время я собирал их воедино.
– Им больно. Они говорят, что с момента смерти проживают постоянно то последнее мгновение сознания. Не существует ни рая, ни ада, только непрекращающаяся боль, которую они испытывали перед смертью.
Он нацарапал что-то на клочке бумаги. Он все еще улыбался, как будто его теории получили подтверждение.
– Спасибо, Райан. Мы в Артифекс в большом долгу перед тобой. Здесь наше сотрудничество заканчивается. Как и договаривались, тебе хорошо заплатят, – сказал он, давая знак паре охранников увести меня.
Когда они сопровождали меня к выходу, мой куратор бросил на меня последний взгляд.
– Наслаждайся остатком своей жизни, Райан, – сказал он.
Я собрал те немногие пожитки, которые у меня были. В моей памяти все еще были некоторые провалы, охватывающие прошлый год, но, думаю, именно поэтому они просто дали мне уйти. Я ничего не знаю о людях, стоящих за всем этим, да и мои знания о проекте Оркус крайне скудны.
Вернувшись домой, я начал вспоминать свою прошлую жизнь. Тяжелые воспоминания о моей умершей жене. Я вступил в проект, чтобы справиться с тем, что не смог уберечь ее. И, когда тот человек сказал мне, что я смогу снова поговорить с ней, я был вне себя от радости.
Это было ошибкой.
Потом что даже сейчас, в сотнях миль от той камеры, я все еще слышу их крики. Они никогда не прекращают, им так больно.
А когда мы умрем, мы присоединимся к их страданиям.
~
Перевела Заикина Екатерина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
