Наш только-только начавшийся ужин прервал скрип поворачивающейся ручки входной двери. И три громких стука следом.
Я поднялся, жестом попросив жену оставаться на месте, и пошел в прихожую, гадая, кто мог решить сначала подергать ручку и только потом стучать. Может, мой брат? Но что-то было уже поздновато для визита посреди недели.
Я открыл дверь, впуская в дом шум дождя. И тогда увидел ее, стоящую на крыльце, насквозь промокшую и грязную. И сердце мое чуть не разорвалось.
– Привет, папочка, – Сара. Опухшие глаза, сморщенный нос. Она плакала, и слезы смешивались с дождем. – Можно мне войти? Здесь так холодно.
Позади меня на кухне что-то упало на пол и со звоном разбилось. А затем послышались торопливые шаги.
Я крепко обнял дочь, тоже начиная всхлипывать.
– Боже мой. Ты дома.
Три года назад мы заявили о пропаже дочери. Сказали полиции, что уложили ее в постель, а на следующее утро она исчезла. Офицеры обнаружили следы взлома на окне ее спальни. Ни я, ни Ханна, моя жена, ничего не слышали в ту ночь. Как и наши соседи.
Были собраны самые крупные за всю историю города поисковые отряды – не часто тринадцатилетние девочки растворяются в воздухе, еще и при таких ужасных загадочных обстоятельствах. Но, несмотря на все усилия, на ролики в новостях по нашему и соседним штатам, никаких следов нашей маленькой девочки так и не было обнаружено.
Подняв ее на руки, я занес рыдающую дочь в дом. За моей спиной Ханна тихонько вскрикнула, а затем подбежала к нам и заключила в крепкие объятия обоих. Впервые за три года.
– Что случилось? – спросила Ханна. – За тобой сейчас никто не шел?
– Нет, – ответила Сара сквозь рыдания. – Я не знаю, что случилось… я просто проснулась в темноте и стала искать дорогу домой. Не знаю, где оказалась, наверное, где-то в пустыне. И я просто пошла домой.
Опустив дочь на землю, я снова посмотрел на нее. Длинные волосы – вероятно, их не стригли с той самой ночи, – одежда выглядит так, будто снята с бездомного бродяги…
– Давай отправим тебя в горячий душ, – предложила моя жена. – Хочешь есть?
Сара кивнула, шмыгнув носом.
– Можно мне бутерброд с арахисовым маслом?
– Все что угодно. – Ханна сама уже еле сдерживала слезы. – Не могу поверить, что ты вернулась.
Мы одели ее в старые вещи Ханны, одежда оказалась чуть-чуть велика. Я пообещал дочери, что с утра мы первым делом отправимся в магазин и обновим ей гардероб.
Остаток вечера прошел в слезах и взрывах смеха. Мы с Ханной все никак не могли поверить, что она вернулась, что она не помнила ничего между днями, когда исчезла и когда очнулась. Возможно, это было к лучшему.
Мы разместили Сару в моем офисе на надувном матрасе. Новая кровать так же пополнила список покупок. А после я сел во внутреннем дворике со стаканом бурбона в одной руке и сигаретой в другой.
Ханна вышла на улицу с бокалом вина, тихонько закрыв дверь.
Какое-то время мы сидели молча, пока она наконец не заговорила низким дрожащим голосом.
– Что, черт возьми, нам делать?
Медленно покачав головой, я глубоко затянулся.
– Понятия не имею.
– Слава богу, она ничего не помнит. – Ханна отпила вина. – Как думаешь, она знает?
– Ш-ш-ш-ш, – резко оборвал я ее, пытаясь сдержать эмоции. А это непросто, когда балансируешь на грани паники. – Нельзя говорить об этом.
Она снова глотнула вина и еще больше понизила голос, так что его стало едва слышно за стрекотанием сверчков.
– Ты же не думаешь, что она нас слышит?
– Не думаю, – медленно ответил я. – Но раньше я много о чем не думал, и посмотри, к чему это нас привело.
Снова надолго повисла тишина. Мы размышляли о той ночи, когда она исчезла. О той лжи, которую мы скармливали каждому полицейскому и репортеру, встречающемуся на пути. Понадобились месяцы, чтобы научиться убедительно лгать, но каким-то неведомым образом мы все же справились. Хотя это было не самое сложное.
Труднее всего было скрыть все от Сары. Мы потратили не меньше года, планируя ту ночь, тайно договариваясь с соседями, чтобы заручиться их поддержкой… и при этом стараясь ни мгновения не думать о грядущем событии, которое полностью должно было изменить нашу жизнь.
– Она обязательно узнает, что мы сделали. – Ханна была уверена. – Мы уже не так хорошо умеем скрывать мысли, как раньше.
– Это как езда на велосипеде, – ответил я, больше всего на свете желая, чтобы это оказалось правдой.
Три года назад мы с Ханной совершили нечто непростительное. Убили родную дочь. Ту самую, что теперь, повзрослевшая на три года, спала в нашем доме на надувном матрасе. Ту самую, которая нашла нас даже после того, как мы, для верности, переехали на другой конец города, никому об этом не сказав. Чтобы попробовать начать все сначала. Чтобы избавиться от страха, которой нависал над нами и после того, как ее не стало. Мы избегали афишировать свой адрес, в справочниках, в письмах, где бы то ни было. И все же она нашла нас.
Мы не хотели этого делать. Годами убеждали себя, что все под контролем, что все можно исправить хорошим воспитанием. Но после того, что произошло с сыном Джарвисов, наконец поняли.
Ради нас самих и окружающих можно было сделать только одну вещь.
***
Сара была прекрасной, умной и счастливой малышкой. Нашим первенцем. И вся наша жизнь вращалась исключительно вокруг нее. На работе я не мог дождаться возвращения домой, просто чтобы обнять ее. Ханна, какой бы измученной она ни была, бесконечно обожала ночные кормления просто потому, что так могла больше времени проводить с дочерью. Мы все время заваливали ее игрушками и одеждой. Она бесповоротно очаровала нас обоих.
И поэтому так странно было видеть, что очень немногие люди на самом деле хотели с ней общаться.
Моя мать и мать Ханны приезжали к нам несколько раз в первые недели после рождения Сары. И, хотя обе они просто кипели от восторга и предвкушения встречи с внучкой, тем не менее, ни одна не задержалась в нашем доме больше чем на час, из которого ребенку досталось всего около пяти минут.
Незнакомцы отводили от нее глаза, и никто ни разу не сказал нам, какую очаровательную девочку мы везем в коляске.
Сначала мы этого не замечали. Поведение наших матерей определенно ранило, но вот то, что люди избегали Сару, косые взгляды в магазинах, вдруг прекратившиеся визиты соседей – потребовалось время, чтобы сложить все это в единую картину. Люди просто не хотели иметь ничего общего с Сарой. По совершенно непонятной нам причине.
Как хорошие родители, мы регулярно водили ее на осмотры, чтобы следить за ростом и развитием, и каждый раз медицинский персонал и врачи делали все возможное, чтобы как можно быстрее покинуть палату. Я даже спросил однажды, почему все так упорно куда-то спешат. Врач ответил, что очень занят, а медсестра сообщила, когда мы остались одни, что ощущает “странное чувство”, когда находится в нашей палате. Сказала, что не представляет, почему, но, как только вошла к нам, сразу вспомнила, как мама послала ее, еще тогда маленькую девочку, одну в темный подвал за какой-то вещью. Сестра многословно уверяла, что это не имеет никакого отношения ни к нам, ни к нашей малютке, но мы уже начали подозревать, что что-то не так. И поняли, что она просто пыталась быть вежливой.
Я бы солгал, сказав, что это нас не беспокоило, но мы решили тогда, что рано или поздно все придет в норму и люди освоятся. А если нет – пошли они к черту.
Когда Саре было около трех, мы и сами начали ощущать это “странное чувство”. Одно дело смириться с тем, что твой ребенок заставляет людей чувствовать себя некомфортно, другое – самим, так сказать, попробовать воду.
Любой, кто взаимодействует с детьми, знает, что даже самые послушные из них иногда выводят из себя. Они пытаются быть независимыми, хотят самостоятельно принимать решения при том, что еще не обладают навыками для этого. И, хотя Сара с самого начала во многом отличалась от других детей, эта стадия не миновала и ее. Она стремилась к независимости и демонстративно не соглашалась практически со всем, что бы мы ей ни говорили.
Так продолжалось некоторое время, мы с Ханной уже стали понимать, как маневрировать в море “нет”, когда Сара вдруг сделала то, что все изменило.
Она начала спорить и истерить еще ДО ТОГО, как мы успевали открыть рот. В первый раз Ханна заметила это во время скандала из-за того, что приготовить на ужин. Я был на работе, а Ханна раздумывала, что сделать: курицу на гриле или свинину. Она только поднялась с места, чтобы подойти к холодильнику, как Сара влетела на кухню, заявив, что не хочет ни курицу, ни свинину, что сегодня на ужин она желает блинчики.
Ханна рассмеялась, сказав, что устроит вечер блинчиков в другой раз, что, естественно, сразу вызвало топанье ногами, рыдания и временную ссылку Сары в свою комнату, подумать над поведением. Позже тем вечером Ханна поделилась со мной, что ее поразило даже не то, что Сара каким-то образом узнала ее мысли, а то странное чувство, предшествовавшее появлению дочери на кухне. Ощущение, похожее на звенящее напряжение газели под прицелом взгляда приближающегося льва.
То же самое испытал и я несколько недель спустя, когда менял масло в машине. Я забыл захватить ключ от топливного фильтра и уже собирался подняться, чтобы сходить за ним, как вдруг почувствовал непреодолимый страх. Пулей я вылетел из-под машины, до смерти напуганный, с четким ощущением, что домкрат сейчас не выдержит и меня накроет тонна железа. И увидел Сару, спешащую ко мне с ключом в руке.
– Держи, папочка, – сказала она, улыбаясь.
Все еще дрожа, я поблагодарил ее, поцеловал в лоб и отправил обратно в дом смотреть мультики.
***
Следующие несколько дней после возвращения Сары стали одними из самых тяжелых в нашей жизни. Мы из кожи вон лезли, чтобы казаться теми родителями, которыми она нас помнила. А не теми, кто убил ее и бросил тело в пустыне.
Хуже всего, что мы не могли даже ДУМАТЬ о той ночи или о страхе, снедающем нас теперь. И я, и Ханна каждую минуту должны были размышлять о том, как мы счастливы, что она вернулась, как нам было грустно, когда ее не стало… Без права на ошибку.
За завтраком Сара рассказала свою историю, полную пробелов и дыр. Она помнила, как поужинала – съела бургер из своего любимого ресторана, – как легла спать, но после этого ничего. Следующее, что помнила Сара, это как она брела голышом по пустыне, вышла к дороге, где ее в конце концов подобрал дальнобойщик. Он отвез ее на стоянку грузовиков в сорока километрах отсюда и устроил на ночь. На следующее утро она отправилась нас искать.
Сара не сказала, как нашла нас, а я не стал уточнять. Не уверен, что она смогла бы ответить на этот вопрос. А если бы и смогла… не уверен, что хочу это знать.
Мы по очереди проводили время с дочерью, один оставался, а другой уходил как будто “по делам”: купить одежду, заказать кровать, купить продукты… Но по правде нам просто нужно было хоть на часок сбежать от постоянной давящей тревоги – постоянного спутника Сары.
Даже когда она была малышкой, спать в одном доме с Сарой было непросто, с этим отчетливым ощущением надвигающейся опасности, расползающимся по спальне. Так было не всегда, но чем старше она становилась, тем сильнее мы это чувствовали. А теперь, когда ей было уже шестнадцать, а мы за три года отвыкли от давления, терпеть это стало невозможно. Мы были словно мыши, пытающиеся заснуть под взглядом кошки.
А после того, что случилось прошлой ночью, все станет еще хуже. Мы в этом уверены.
Я только заснул, как вдруг сильный стук разбудил меня. Ханна тоже проснулась, и мы сели в постели, растерянно оглядываясь в поисках источника звука.
Я сразу вспомнил ночь, когда Саре было около десяти. Несколько птиц тогда врезались в дом, так же разбудив нас. Сара делала вид, что ничего не произошло, но весь день была тихой, так что мы предположили, что у нее была стычка с кем-то из соседских детей накануне…
Еще один громкий удар сотряс дом. Глухой жесткий стук, будто кулаком по стене спальни.
Обменявшись быстрыми взглядами, мы быстро поднялись и направились в соседнюю комнату, ту, в которой сейчас спала Сара. Сердце бешено стучало в груди. Никто из нас не решался открыть дверь, ничего хорошего это не принесло бы, и мы это знали. Но альтернатива могла оказаться куда хуже.
Еще один резкий удар. И еще. Стук все ускорялся, и в какой-то момент раздался треск, отправивший мой пульс в космос.
Я распахнул дверь и включил свет.
Пустая кровать Сары первой бросилась мне в глаза. А потом и она сама, стоящая спиной к стене, смежной с нашей спальней. С кривой ухмылкой чеширского кота на лице, растянутой до боли. Сухожилия на ее шее натянулись как канаты, гортань рельефно выпирала от напряжения, но улыбка и не думала пропадать. И остекленевшие глаза.
Сара снова резко ударилась затылком о стену. Гипсокартон с треском поддался, проламываясь внутрь, осыпая ее босые ноги пылью.
– Сара, что ты… – начала было Ханна, но очередной удар прервал ее. А следом еще один. Сара еще быстрее начала биться головой о стену, так быстро, как только могла.
Я оттащил дочь в сторону, одеревеневшее тело сразу расслабилось, стоило уложить ее обратно на надувной матрас.
И тогда она посмотрела на меня. Глаза Сары снова стали живыми, и на короткий миг я увидел за ними свою девочку. Это слабое отражение прошлого навалилось бетонной плитой. Но всего мгновение спустя ее глаза снова остекленели. Холодный бесчувственный взгляд, непоколебимый, как после инцидента с Престоном Джарвисом и всех ужасов, произошедших в последующие недели. Тот самый взгляд, который заставил нас твердо решиться на непростительный грех.
– У меня болит голова, папочка, – тихо проговорила она.
– Я знаю. Зачем ты это делала?
– Я должна была их вытащить.
– Кого?
– Воспоминания.
~
⠀
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
