MNPenguin Клуб полуночников

Моя дочь нашла картину на чердаке. Она не перестает плакать

М

Мне было 25, ей 23. Мы были вместе шесть или восемь месяцев, смотря как считать. В то время я жил у своего дяди, владеющего пабом на окраине города, где я ему и помогал. Она же, переехав в Прагу примерно за полгода до этого, жила в центре в квартире, которая поначалу казалась милой, но оказалось, что в ней живут неадекваты.

В момент, когда напряженные отношения между ее соседями по квартире после пьяного разговора вылились в битье бокалов, она восприняла это как сигнал к переезду. “В жопу залог” – подумала она тогда.

Мы познакомились в то же лето на окраине города. Она была американкой, путешествующей по Европе и желающей открыть для себя аутентичные уголки Праги, а я был рад попрактиковаться в английском с носителем языка и пообщаться с кем-нибудь, кто не был ворчливым стариком. Изначально предполагалось, что она проведет три дня в Праге, затем переедет в Будапешт, проедет по Балканам и вернется домой через Прагу.

После первой ночи, которую мы провели вместе, она решила пропустить Будапешт. К концу недели Балканы стали для нее чисто гипотетическим местом. Когда пришло время лететь домой, она замешкалась и чуть не опоздала на рейс. Только когда мы потные и запыхавшиеся стояли на досмотре, она сказала мне, что кажется хочет переехать в Прагу.

Однако, ей не хотелось торопить события. Сразу после окончания школы она переехала к своему школьному парню, и раны от той ошибки были еще свежи. В течение двух месяцев ежедневных звонков, сообщений и фотографий мы улаживали детали наших отношений. Действовали не спеша. Когда ее сосед по комнате оказался кидающимся бутылками мудаком, дело немного ускорилось.

Мы съехались весной 2014 года.

Тогда я впервые увидел картину.

Сразу после переезда, на декор квартиры я не обращал особого внимания. Для меня было счастьем просто быть с ней. Чувствовать себя взрослым человеком в стабильных отношениях. И только когда одним ленивым воскресным вечером она заснула на диване после просмотра какого-то сериала, мой взор привлекла картина.

Пышное поле пшеницы в погожий летний день. Вдалеке виднелся скромный небольшой домик. На переднем плане отец и трое его детей работали в поле. Они стояли на задних лапах и обрабатывали пшеницу человеческими орудиями труда, но по виду эти существа были похожи на мышей.

Картина не вписывалась в остальную обстановку современной квартиры. Все остальное было прямо с витрины IKEA, но полотно, висевшее над нашим телевизором, было совершенно самобытным. Масляная краска, детализация до поразительной степени – мышиные люди в поле… Казалось будто они живые.

Помню момент, когда залюбовался картиной, пытаясь понять, что она означает или как художник передал такое реалистичное движение, но потом девушка начала тихонько похрапывать на моем плече, а я был слишком влюблен, чтобы не отвлечься на это.

Время от времени картина попадалась мне на глаза, когда я готовил или гладил белье. Когда мы смотрели сериал и вставал вопрос о том, смотреть ли следующую серию или идти спать, я переводил взгляд на мышат, как бы ища у них совета.

В те времена они казались счастливыми.

Картина меня занимала, но это был лишь мимолетный интерес. Жизнь в городе занимала большую часть моего внимания. Я устроился на новую работу, и это несколько напрягало, но я был вне себя от радости, вырвавшись из цементных оков окраины. Арт-нуво, бары, концерты под окнами – мое новое место жительства заставляло меня влюбиться в город так, как я и не думал. Я увидел Прагу с совершенно новой стороны, и девушка была рядом со мной, чтобы прочувствовать все до мелочей.

Пару раз мы заговаривали о свадьбе, чтобы облегчить процесс иммиграции. Это было как бы в шутку, но мы все равно говорили об этом с серьезным видом. Первые шесть месяцев, которые мы провели в этой маленькой квартире, были сплошным блаженством, но потом… Потом что-то пошло не так.

Возможно, это был запуск нового продукта на работе, который чуть не довел меня до нервного срыва. Возможно, закончился конфетно-букетный период. А может, она просто устала от Праги. Так или иначе, мы постепенно начали становиться чужими друг для друга.

Все это произошло почти десять лет назад, так что извините меня, если я забуду подробности. Я лишь смутно помню ощущение приближающегося расставания.

Картина – вот что я помню с болезненной остротой.

Это случилось, когда я впервые попытался серьезно поговорить о нашем будущем. В тот вечер я задал много вопросов и получил в ответ много грустных пожиманий плечами. Именно после одного из таких молчаливых уколов в сердце я обнаружил, что мои глаза рассеянно блуждают.

– Разве всегда было не три ребенка-мышки? – спросил я.

На мгновение ее лицо перестало быть печальным и сменилось растерянностью.

– Что?

– На картине всегда был папа-мышь и трое детей, верно? А теперь их лишь двое.

Но дело было не только в пропавшей мышке. Казалось, что небо на картине изменилось. Пшеница больше не сияла золотым оттенком летнего солнца. Вдалеке собирались грозовые тучи. Люди-мышки больше не казались счастливыми и, я был почти уверен в этом, один из них пропал.

– Не знаю. Никогда не обращала внимания на эту картину. Прости. – вздохнув, она вернула разговор к темам, которые никто из нас не хотел обсуждать.

Мы расстались примерно через неделю. Я переехал обратно к дяде. Она осталась жить в квартире. Большая часть моих вещей все еще находилась там, так что примерно раз в неделю я заезжал к ней, чтобы разобраться с вялотекущей задачей переезда на метро. При этом я всегда заходил, когда знал, что она на работе, и делал это как можно быстрее, чтобы не позволить себе задуматься о том, как проходит её жизнь без меня.

Через месяц моих периодических визитов в квартире остались только несколько кастрюль, две сковородки и пара книг в мягкой обложке. Я отправился за остальными вещами в День независимости Чехословакии, находя в этом приятную долю иронии. Я был так доволен своим драматичным планированием, что совсем забыл о том, что у нее тоже будет выходной.

К моему удивлению, она была в гораздо лучшем расположении духа, чем в прошлую нашу встречу. Мы заговорили о вещах, не имеющих к нам отношения, а потом взяли бутылку белого вина из винного магазинчика неподалеку. Через пару часов взяли вторую. Мои книги и кастрюли в тот вечер остались на месте.

В течение следующих нескольких недель мы вновь разжигали искру наших отношений. Как будто последние пара месяцев были вырезаны из киноленты нашей жизни. Мы вместе ездили в поездки за город. Проводили бесчисленные часы вместе, смеясь и обмениваясь малозначительными подробностями нашей жизни. Секс был таким же восхитительным, как и в то лето, когда мы только познакомились.

Во время нашего небольшого медового месяца после разрыва картина перестала меня беспокоить. Она по-прежнему была нарисована талантливо и продуманно, что превосходило все ожидания, и в поле по-прежнему было только два ребенка-мышонка, но пшеница снова сияла золотым благополучием.

Мы были счастливы. На какое-то время мы снова начали шутить о свадьбе. Но, как это обычно бывает в отношениях после разрыва, наш счастливый час закончился. Словно мольба о помощи азбукой Морзе, наше совместное времяпрепровождение стало сменяться пустым молчанием. В конце концов эта мольба погрузилась в кромешную тьму еще одной ночи долгих и сложных разговоров.

Пока мы сидели на диване и медленно шли к осознанию того, что у нас нет совместного будущего, мой взгляд в очередной раз метнулся к картине. Оттенок полей снова стал холодным. Вдалеке от домика мышиного народа я заметил небольшую насыпь с крестом, которого раньше там не было.

В ту ночь наши отношения испустили последний вздох. Этот конец был болезненным, но не настолько, как первый раз. Возможно, где-то глубоко внутри я знала, что нам не суждено быть вместе. Возможно, именно странность картины уменьшила тяжесть разрыва. Все это было больно, безусловно, но пока я ехал на своем Uber во втором часу ночи обратно на окраину со своей коллекцией книг, кастрюль и сковородки, я почти не думал о ней.

Я думал о людях-мышах.

Я думал о маленькой могиле рядом с домиком. Я был уверен, что раньше ее там не было. Я был уверен, что картина меняется на глазах.

Мы хранили радиомолчание около недели. Я забрался на окраину и залечивал свои раны среди бетонных башен. Я решил избегать района, в котором она жила, чтобы швы на моем сердце не разошлись, но вскоре это решение оказалось бессмысленным.

Прага оказалась для нее неподходящим местом. Она решила вернуться в Штаты. До окончания срока договора на квартиру оставалось еще шесть месяцев, и нужно было найти кого-то на это время.

Когда мы встречались в последний раз, изменения в картине были неоспоримы. Теплое летнее солнце заслонили темные грозовые тучи. Поля пшеницы, некогда изобиловавшие пшеницей, превратились в скудные и больные. Отец и двое его детей-мышей перестали работать и больше не улыбались. Мышиный народ стоял на дороге, ведущей к разрушенному домику, склонив головы в печали и потеряв надежду в глазах.

Ее чемоданы уже были собраны и стояли у двери. Ей не хотелось говорить о картине. Ей вообще было не до разговоров. Изменения, произошедшие в картине, не поддавались никакому объяснению и уводили мои мысли в сторону, где их не должно было быть. Я ненадолго задумался, не меняет ли она картины всякий раз, когда я ухожу из квартиры.

И я спросил.

У нее не было никаких мотивов пытаться свести меня с ума, и подобная злость была бы для нее совершенно не характерна, но я все равно задал вопрос.

Ответа не последовало. Просто посмотрела на меня так, словно я превратился в совершенно незнакомого ей человека.

Мы сидели молча, и наша общая история медленно стиралась, пока не сработало уведомление Uber. Я помог ей с чемоданами. После неловких объятий она села в машину.

Больше мы не виделись.

Мысль о том, что картина может быть частью какого-то странного розыгрыша, не казалась мне вероятной в тот день, когда я спросил об этом. К концу недели она стала просто немыслимой. Картина продолжала становиться все темнее и темнее. Пшеница с каждым днем болела все сильнее, и внимание мышиного семейства постепенно переключилось с их умирающих полей на мир за пределами картины.

Они смотрели на меня.

Уставились своими глазами-бусинками, полными печали, как будто я был виноват в их страданиях. Они смотрели на меня, и от их взгляда в животе зародилось глубокое чувство вины. Я хотел снять картину со стены еще тогда, но расставание лишило меня решимости. Мой рацион стал состоять исключительно из заказной еды, и я почти не заходил в гостиную или на кухню.

Картина все еще оставалась в глубине сознания. Время от времени я замечал ее постоянно ухудшающийся вид, но жизнь была достаточно насыщенной, чтобы она постепенно исчезла из моего поля видимости. У меня была работа, на которой нужно было сосредоточиться. У меня была жизнь, которую нужно было жить.

Лишь спустя несколько месяцев картина снова оказалась в центре моего внимания. Тогда я пришел на день рождения старого школьного одноклассника и познакомился с его кузиной до такой степени, что она захотела зайти ко мне домой после того, как все бары закрылись.

В тот вечер я не был готов к визиту гостей. В спальне царил ужасный беспорядок. Мою новую подругу не впечатлила бы разросшаяся коллекция коробок из-под еды, разбросанная вокруг кровати, поэтому, чтобы избежать неловкости, мы устроились на диване в гостиной.

Поначалу все шло гладко. Мы с новой подругой удобно расположились и с упоением исследовали тела друг друга. Но потом, неожиданно, я почувствовал, как ее тело напряглось под моими руками. Когда я спросил, в чем дело, она медленно кивнула в сторону картины.

Даже в слабом свете уличных фонарей их можно было разглядеть. Измученная мышиная семья стояла на переднем плане картины. Все они выглядели голодными. Очень голодными. При этом мышиные дети, казалось, балансировали на грани между жизнью и смертью. Отец крепко держал их своими костлявыми руками, не давая упасть. Все трое смотрели на мир за пределами картины измученными, запавшими глазами, умоляя избавить их от страданий.

Чтобы успокоить девушку, я снял картину со стены и положил ее лицом вниз в коридоре. Это не помогло. Секс улетучился из комнаты, как только она заметила голодных мышей. Вскоре Uber забрал ее домой.

Что ж, было уже поздно.

Когда она ушла, я скинул все коробки из под еды со своей кровати и попытался немного поспать. Мысли никак не хотели утихать, и я налил себе рюмку виски на ночь. Когда и это не помогло, я взял все коробки и отнес их в пункт приема вторсырья. Вместе с бесчисленными жирными бумажными пакетами я выбросил и картину.

Я надеялся, что изгнание картины из дома успокоит меня, но этого не произошло. Вместо того чтобы лечь спать, я обнаружил, что стою у окна и смотрю на мусорные контейнеры. Даже на расстоянии я чувствовал, как мышиный народ смотрит на меня. Я чувствовал, что они винят меня в своих страданиях.

Присутствие картины в моей квартире не давало мне покоя уже несколько месяцев, но вид ее на помойке почему-то казался еще хуже. Мысль о том, что она гниет на какой-нибудь свалке, вызывала тошноту. На мышиный народ было страшно смотреть, но я был уверен, что они живые. Они смотрели в мое окно из мусорных баков. Они молили о помощи. И я был в ответе за них.

Когда солнце начало подниматься над Прагой, а похмелье медленно накатывало, я в последний раз вышел из дома. Я не стал вешать картину обратно на стену. Вместо этого положил ее в шкаф, лицевой стороной к стене. Мысль о том, чтобы избавиться от картины, казалась мне откровенно жестокой, но я не собирался позволять ей снова отпугивать гостей.

Проснувшись поздно вечером, я обнаружил мокрые от пота простыни под собой, а сердце бешено колотилось. Мне снился мышиный народ, причем с неприятными подробностями. Вместе с ними я стоял на бесплодных полях. Они протягивали ко мне дрожащие пальцы, сожранные голодом. Они просили и умоляли меня на языке, которого я не мог понять. Я стоял в их разрушенном мире и боялся, что мне никогда не позволят уйти.

Сон был до ужаса ярким, и когда я проснулся, мне потребовалось немало усилий, чтобы взять себя в руки. Однако, как только ужас сна прошел и я выпила немного кофе, ленивый воскресный вечер успокоил мое сознание.

Спрятанная в шкафу, картина оставалась вне поля зрения. Когда я делал уборку в квартире, то, доставая пылесос, видел заднюю часть рамы. Я никогда не разворачивал ее. Я не бросал на нее ни единого взгляда. Я не смог смириться с тем, что картина окажется в мусорном ведре, но чем меньше я знал о ней, тем счастливее был.

Годы шли. Мне потребовалось время, чтобы избавиться от душевной боли и общего дискомфорта, который внушал мне прошедший год, но вскоре мысли о моем “американском романе” и картине улетучились.

Я встретил другую женщину – ту, которая вскоре стала моей женой. Мы жили вместе в квартире, а потом наша маленькая семья стала расти. Наша дочь не была запланирована, но мы ее полюбили. Пока она не умела ходить, скромная квартирка в центре города нас вполне устраивала, но со временем стало ясно, что для воспитания ребенка есть места и получше. В центре стоял смог, трамваи были шумными, а ближайший парк находился слишком далеко, чтобы быть ежедневным развлечением.

В конце концов наша семья вернулась на окраину.

Мы переехали в тихий пригород с семейными домами. Я ненадолго задумался о том, чтобы оставить картину, но мне показалось, что это неправильно. Не проверяя, изменился ли холст, я накрыл его брезентом и спрятал на новом чердаке.

Скрытая от посторонних глаз, картина совершенно вылетела у меня из головы. На долгие годы я совершенно забыл о своих прежних отношениях и о мышином народце. И только сегодня утром я снова обнаружил, что смотрю в эти затравленные глаза.

Я проснулся от крика с чердака. Сто раз было говорено дочери, что нельзя там играть, но она никогда не была особенно послушным ребенком. Услышав крики, я бросился вверх по лестнице так быстро, как только мог. В голову приходили мысли о какой-нибудь травме, но как только увидел брезент на полу, понял, что случилось нечто худшее.

С годами картина продолжала меняться. Поля превратились в мертвую пустошь. Скромный домик вдалеке превратился в прах. Отец-мышь держал своих детей на иссохших руках, но они уже не казались живыми. Его измученные глаза смотрели на мир. Налитые кровью, впалые и умоляющие. Отец-мышь смотрел на меня.

Дочь все еще всхлипывает. Жена настаивает на том, чтобы картину немедленно выбросили, но я не могу заставить себя сделать это. Я не могу вынести вида страдающего мышиного народа, выглядывающего из мусорного контейнера.

Что-то глубоко внутри меня не хочет избавляться от картины. От ее существования у меня мурашки по коже, но мысль о том, что ее придется выбросить, гораздо ужаснее. Какая-то часть меня чувствует ответственность за мышиный народ на холсте, но теперь я вижу в картине нечто гораздо более тревожное.

Одна из детей-мышек очень похожа на мою дочь.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Комментировать

MNPenguin Клуб полуночников