Даже самые обыденные вещи могут стать воплощением кошмара. Ужасом, от которого не убежать, который не забыть. Могут лишить тебя будущего, жизни… Что может быть страшнее?⠀
Новые переводы в понедельник, среду и пятницу, заходите на огонек
~
От последних слов Томасин у меня в груди что-то болезненно сжалось, а ладони покрылись липким потом. Она пережила такую травму, что одно ее присутствие здесь, в группе поддержки, поражало. С другой стороны, Сесилии тоже сильно досталось от ее фобии, да и мне, откровенно говоря, поэтому несложно было предположить, что остальные участники – Дон, Вало, Тиген, Алек и Эди – хранят настолько же ужасные истории.
Двое прошли, осталось шестеро. И единственный вопрос…
– Кто следующий? – На этот Сесилия озвучила то, о чем думали, вероятно, все. Все, кроме того, чья сейчас была очередь. Кроме номера 3.
– Я. Я следующий.
Вало сидел, сгорбившись, опираясь предплечьями на массивные бедра, сцепив огромные руки.
Я взглянула на громадного мужчину – каким-то странным образом он умел сливаться с окружением, забирая все внимание только когда начинал говорить гулким баритоном. Вало было уже за тридцать, под два метра ростом, он сидел, горой возвышаясь, между худощавой Тиген и коротышкой Доном. Формально одет, намного более формально, чем мы все: белая рубашка на пуговицах, черные брюки, галстук с идеальным узлом.
– Я Вало, – объявил он, выпрямляясь на своем стульчике. Я вдруг испугалась, что он сейчас рухнет, раздавив хлипкую конструкцию. – У меня октофобия. Я боюсь цифры восемь.
– Ты поэтому попросил меня прочитать твой номер, ммм? – Тиген лениво выпустила изо рта клуб дыма, повернувшись к гиганту. Вяло усмехнулась и добавила: – А я-то подумала, что ты не умеешь читать.
Вало ответил натянутым смешком, темные глаза заволокла печаль:
– Я, хм, могу тебя заверить, что вполне прилично читаю… До того, как обзавелся фобией, я изучал высшую математику на одной из лучших программ аспирантуры в своей области.
– А теперь боишься числа? – недоверчиво переспросил Дон. Я бросила на него быстрый взгляд.
Вало слегка пожал плечами и постарался объяснить:
– Что ж, на самом деле я боюсь не самого числа, а… его формы.
Он поднял руку и медленно, через сопротивление, описал фигуру в воздухе: полукруг сверху, вниз по диагонали, полукруг снизу и вверх к началу.
– Хотите верьте, хотите нет, я изучал теорию чисел. – Его рука с глухим шлепком упала обратно на колено. – Теория чисел изначально включает в себя свойства и отношения целых положительных чисел, не дробей. Знаете, один, два, три, четыре… – Вало замялся и сухо сглотнул. – …и так далее.
Я подалась вперед, сжимая обрубок запястья правой рукой. Страх перед чем-то столь обыденным… ужасно.
– Что случилось, Вало?
Он несколько раз глубоко вздохнул: вдох, выдох, вдох, выдох. Я подумала, что у него, наверное, огромные легкие.
– Должен признаться, я слишком глубоко погрузился в свою работу, – ответил Вало, сверкнув застенчивой улыбкой. Поразительно белые зубы на фоне темной кожи. – В детстве я всегда любил числа… математика была моим любимым предметом. И вполне органично вышло, что и в университете я выбрал эту специальность. Я стал лучшим выпускником и подал документы в на докторскую степень в области теории чисел. День, когда я получил письмо о зачислении в ту престижную программу… был самым счастливым в моей жизни, – вспоминал Вало, глядя на свои дрожащие руки.
Его глубокий мягкий голос дрогнул, и мне показалось, что он готов заплакать.
– Через пару лет после окончания аспирантуры моя любовь к цифрам стала… она переросла в нечто большее. В навязчивую идею? Я любил все цифры, но больше всего почитал число восемь. Как-то, работая над диссертацией, я вдруг начал рисовать восьмерку. Нарисовал одну и просто… больше не останавливался. Обводил ее петли снова, снова и снова…
Вало замолчал, поглощенный беспокойными мыслями… но скоро встряхнул головой, и улыбка вернулась на его лицо.
– Ну суть вы уловили. Меня вдруг осенило понимание, что число восемь олицетворяет бесконечную природу Вселенной. Я был очарован восьмеркой. Я начал видеть ее… везде. В следах коньков изящной фигуристки на льду. В земляных червях, извивающихся на тротуаре после дождя. В рисунке гоночных машин, мчащихся по трассе. Даже в пластиковых петлях упаковки банок с содовой, которую пил каждый день. Цифра восемь и то, как часто я видел ее, стала для меня знаком… символом того, что красота жизни и любви никогда не кончается.
Гигант уронил голову на массивные руки.
– Хотел бы я знать тогда, насколько ошибался.
– Не торопись, Вало. Тебе станет лучше, если выговоришься, обещаю. – Томасин постаралась его подбодрить.
Вало поднял глаза и торжественно кивнул, соглашаясь.
– Я пытался представить свои… выводы научным руководителям. Думаю, излишне говорить, что они были не очень-то впечатлены. Я потратил все время, отведенное на исследования, на философские размышления об истинном значении числа восемь, на описание тайны, которую древние математики нашептывали в каждом движении и повороте петель этого числа… Мне велели сменить объект исследования. Я не смог смириться с этим. Я не остановился. Только все глубже и глубже уходил в свои изыскания, пока не перестал даже выполнять свои обязанности. Пропустил все сроки. Перестал посещать встречи. И в конце концов меня исключили из программы.
Вало потер бритую голову, вздохнув.
– Тогда это не выбило меня из колеи. Я погрузился в свое исследование. Видел восьмерки везде, куда бы ни посмотрел…в очках на лице незнакомца, буквах, в траектории, которую описывает солнце в течении года, в мазках на картинах, соединяющихся в священную форму… каждая встреча с этой фигурой приближала меня к бесконечному, к вечному. К Богу.
Он судорожно втянул воздух сквозь сжатые зубы, ослабил галстук. На темном широком лбу выступили бисеринки пота.
– Несколько дней подряд я не спал… Начал пить, чтобы уснуть хоть ненадолго, ведь каждый раз, закрывая глаза, видел только восьмерки, отпечатанные на веках. Довольно быстро это переросло в алкоголизм… И вот я уже дни напролет сидел в местном баре, распространяя священное слово о божественной фигуре – восьмерке – всем, кто хотел слушать. Если честно, желающих было не много, – заметил Вало, весело фыркнув от воспоминаний о странных временах. – Однажды я цедил пинту самого дешевого пива в баре – к тому моменту я почти обанкротился – и прижимал донышко стакана к стойке: один раз слева, один справа. Капли конденсата рисовали восьмерку, а я бесконечно водил пальцем по ее контуру. Рядом присел мужчина в черном пальто с капюшоном. Мы долго разговаривали, и я начал рассказывать ему о цифре восемь. Я рисовал число на столе, когда он впервые повернулся ко мне и показал свое лицо…
От воспоминая, массивная фигура Вало содрогнулась.
– Он был невероятно бледным, почти безликим. Маленький рот, окаймленный парой узких губ, едва заметных… Почти плоский нос… И глаза… глаза были хуже всего. Неестественно близко посаженные, почти касающиеся друг друга над тонкой переносицей. Я снова увидел это. Проследил контур… ф-форму восьмерки. – Он с трудом произнес это, орошая воздух туманом из брызг слюны, с которым “ф” удалось таки вытолкнуть наружу.
Вало замолчал, утер нижнюю губу рукавом идеально отглаженной рубашки. Формальность одежды так контрастировала сейчас с его поведением: мужчина вдруг превратился в поглощенную тревогой, заикающуюся версию самого себя. Когда он вошел в комнату, я и подумать не могла, что увижу его таким.
– Я первый признаю, что был тогда в стельку, но я знаю, что видел! – решительно заявил он, выставив руки в защитном жесте, будто ожидая, что группа сейчас на него накинется.
– Дорогой, не нужно оправдываться. Я верю тебе, – заверила его Эди. Я кивнула в знак согласия с ней, как и остальные члены группы. Все мы знали силу страха, необузданную ярость фобий. Они легко могут сыграть злую шутку с разумом, заставить видеть то, чего нет, или скорее превратить что-то безобидное в нечто катастрофически ужасное, в нечто, от чего нужно немедленно спасаться бегством.
После нашего единодушного порыва Вало заметно успокоился, плечи его расслабились, черты лица смягчились.
– Спасибо. В любом случае, я знаю, что видел. Восьмерка, проступающая в форме его глаз поразила меня ужасом, так разительно отличающимся от эйфории, которую я испытывал раньше. Такая реакция и смутила, и встревожила меня, но тогда все, о чем я мог думать, – это о необходимости немедленно выбраться оттуда. Я практически вылетел за дверь, оставив недопитое пиво, оставив карточку в баре… И больше никогда за ней не возвращался. Нужно было вызвать такси, но опьянение и паника отняли у меня возможность мыслить рационально. Я просто запрыгнул в свою машину и поехал домой знакомым маршрутом. До дома было совсем недалеко, и я даже не думал, что что-то может пойти не так, тем более, что на дороге почему-то не было ни одной машины. Но где-то на полпути маршрут стал… совсем незнакомым. Я вдруг выехал на перекресток четырех дорог, которого никогда раньше не видел, несмотря на то, что ездил одним и тем же путем каждый день… Помню, подумал тогда, что его построили совсем недавно, ведь не было ни светофоров, ни дорожных знаков, ничего.
Вало недоверчиво покачал головой.
– Я сбросил скорость и продолжил ехать… Успокаивал себя тем, что до дома рукой подать, еще пара минут и все… но там, где улица должна была вести прямо к моей двери, неожиданно появился поворот направо. Пьяный и рассерженный, я вывернул руль, а потом еще раз, внезапно осознав ненормальную кривизну дороги. Улица, какой я ее помнил, должна была быть прямой, но теперь приходилось постоянно поворачивать, чтобы не оказаться на обочине.
Вало все больше распалялся, безумно размахивая руками, повышая голос…
– А потом неведомым образом я снова вернулся на тот перекресток, но совсем с другой стороны! И я снова проехал через него, снова уперся в изгиб дороги, повернул теперь уже налево… Такого просто не должно было быть, это было зверски неправильно, но я был ужасно пьян, я хотел домой, меня подстегивала уверенность, что, если я просто войду в свою дверь и лягу в свою кровать, все снова будет в порядке. Поэтому я ехал и ехал, пока не оказался… у бара.
Тиген невольно ахнула, делая очередную затяжку, и дым поднялся белым облаком, пока она пыталась откашляться, хрипя.
После того, как Тиген затихла, Вало сам прочистил горло, кашлянув в сжатый кулак.
– Человек в капюшоне стоял снаружи и махал мне рукой. Паника накатила новой волной. Я вдавил в пол педаль газа, говоря себе, что на этот раз точно доберусь домой, что все будет нормально, что в этот раз все получится, но на самом деле ни капли в это не верил. И оказался прав. Я снова выехал к чертовому перекрестку. Проехал через него, поворот направо снова увел меня от обычного маршрута обратно к перекрестку, через него, затем налево и… опять к бару.
Мне понадобилось несколько раз преодолеть этот путь, чтобы понять, что еду я по восьмерке. По форме, которой поклонялся много лет, которую считал смыслом самой жизни. И она была… бесконечной. Но не бесконечной в радости и красоте, во что я всегда верил, а бесконечно ужасной монотонной ловушкой, которая вызывала у меня звериную панику, отчаянное желание вырваться на свободу, как у животного, запертого в клетке. Я ехал по ней снова и снова, снова и снова, как будто несколько часов.
В конце концов, меня покинуло желание жить. Если бы смерть означала побег из проклятой ловушки, я бы с радостью принял ее. Я прибавил скорость, петляя меж двумя полосами движения, пока не разогнался до почти 150 километров в час. А потом вывернул руль и под яростный визг шин свернул с дороги прямо в дерево.
– Я поражен, что ты сейчас сидишь с нами… – У Алека от удивления отвисла челюсть.
Вало цинично усмехнулся – резкий и грубый звук. От пылкого рассказа у него под мышками расплылись пятна пота.
– Я и правда умер. Но владельцы дома, чье дерево я протаранил, вызвали помощь и меня откачали. В итоге, получив множественные переломы и очень серьезную черепно-мозговую травму, я впал в кому… И даже когда очнулся некоторое время не реагировал на внешние раздражители. Меня каждый день навещала сестра, составляла компанию, заботилась. В конце концов я выздоровел. Не полностью, конечно…Иногда мне требуется помощь в вспоминании некоторых вещей, поэтому я переехал жить к сестре. Однажды она спросила, что я видел, когда был по ту сторону, когда был в коме, когда не реагировал на внешний мир…
В темных глазах гиганта блеснули слезы.
– Я сказал ей, что видел свет. Что был окружен любовью и теплом… Моя сестра – верующая женщина. Я сказал ей то, что она хотела услышать, потому что не выдержал бы, если бы правда разбила ей сердце. Я не мог рассказать ей о том, что действительно видел, о том, что, я знаю теперь, лежит за пределами этой жизни. На самом деле, когда я умер… я не видел ничего.
Мрачное признание Вало вызвало у него невольный смех:
– В некоторой степени я оказался прав насчет смысла жизни, вселенной и всего прочего. Это восьмерка – бесконечная, никогда не заканчивающаяся. Но, как и та ужасная дорога, она бесконечна лишь в своем однообразии, в своем ничтожестве и одиночестве. В своей темноте. А потом я узнал, что произошло после моего пробуждения. Когда я впервые открыл глаза на больничной койке. И это лишь усилило мою фобию. В то время, пока меня поглощало бесконечное ничто, темнота, в то время, когда я очнулся, но был все еще мертв, заперт внутри почти угасшего сознания… тогда я не смотрел на мир как обычные люди. Сестра рассказала, что вместо этого мои глаза… мои глаза быстро двигались, постоянно оглядывая комнату, раз за разом обводя… форму восьмерки.
Последнее Вало едва пробормотал, впившись ногтями в ладони и тихо роняя слезы.
– С тех пор тревога, паника и ужас навсегда заменили благоговение перед цифрой восемь. Я живу отшельником… Ни с кем не общаюсь и в основном нахожусь в своей комнате, потому что всякий раз при виде восьмерки снова падаю в непроглядную темноту. Моя сестра находит меня, иногда даже несколько часов спустя, и возвращает к реальности… Только тогда я понимаю, что беспрестанно рисовал глазами форму восьмерки…
Затерянный в бесконечном ничто, которое она символизирует.
~
Оригинал (с) hercreation
⠀
Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты
⠀
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
