Через мост и за ручьем,
Вниз по Бекфорда пади.
Не смотри через плечо,
Ликетисплит пойдет сзади.
Звонок раздается около часа ночи.
– Я не знала, что ты вернулся в город.
Пауза. Ее номера нет в моем списке контактов, но голос узнается безошибочно: легкое заикание, протяжные гласные.
– Типа того. Пришлось перекантоваться у дяди некоторое время, ну, пока не встану на ноги, понимаешь. Как ты узнала, что я здесь, что я вернулся?
Капли дождя бьют по тонкому металлу трейлера.
– Новости быстро расползаются по Итч. – Она отвлекается на секунду от разговора, как будто что-то увидела – Ты разве не помнишь?
Я помню. Может, не все, но помню.. Пытаюсь собраться с мыслями, найти в этом какой-то смысл, как вдруг ее голос меняется – становится тише, озабоченней.
– Но ты в порядке, да?
Я не знаю, о чем она спрашивает. То ли просто интересуется моим самочувствием, то ли каким-то образом узнала о срыве… О том, как я лежал, кусая губы до крови, не прекращая, пока подушки не покрывались кровавой коркой. Как пялился в потолок, пока меня не забрали, выбив наконец дверь…
А может, это просто проявление вежливости.
– Все в порядке, Блэйк, у меня все хорошо.
– Отлично. Заскочишь ко мне завтра? По крайней мере, мне будет чем заняться.
Она кладет трубку прежде, чем я успеваю что-либо ответить. Приятно знать, что она не изменилась – все так же находит способы заставить тебя сделать то, что она хочет – эти оттенки интонации и словечки, из-за которых ей так трудно отказать.
Интересно, изменилась ли она так же сильно, как я? Повлияло ли это на нее так же сильно, как на меня, есть ли у нее все еще проблемы со сном?
Я слышу ее, в темноте. Кто-то вдалеке поет ее. Возможно, какой-то пьяница по пути в биотуалет или возвращающийся из паба. Ту же песню, которая пелась в этом городке с тех пор, как я себя помню. Слова меняются со временем, но мелодия всегда неизменна.
На экране телефона всплывает сообщение.
01:28: хочу удостовериться, что ты придешь завтра. Мне необходимо кое-что рассказать тебе. Это важно.
Пьяница приближается все ближе к трейлеру и напевает все громче. Мне кажется, он будит половину стоянки к тому времени, как, шатаясь и цепляясь за жестяные стенки, добирается до моего трейлера. Из-за шума я подскакиваю, сердце бешено колотится. Хоть мелодия и сбивается, а слова невнятны, он продолжает петь песенку несмотря ни на что:
В чаще леса под ветвями
Цветок нежно тает.
Ты следи за языком,
Ликетисплит наблюдает.
Она напоминает мне о том, как мы детьми пели ту же песню на детской площадке, в лесу, у ручья.
***
Я просыпаюсь ранним утром. Запиваю лекарства холодным кофе, оставшимся после прошлой ночи, потягиваюсь. По пути в душ вижу, что вчерашнего пьяницу стошнило прямо позади моего трейлера. Черт, очень мило. На земле красуется черная лужа рвоты, почти чернильная. Среди этого темного месива я смутно различаю очертания маленькой темной ягоды, которая растет в лесу, окружающем Итч.
Ловлю себя на мысли, что нужно было позвонить дяде и сообщить ему, что иду к Блэйк.
Прогулка до ее дома не занимает много времени, максимум полчаса. Приятно оказаться на улице в часы утренней свежести, несмотря на то, что уже стоит прохладная погода и мороз щиплет подбородок и руки. Чем ближе я подхожу, тем сильнее накатывают воспоминания, полуосязаемые моменты: наши прогулки после школы, наши первые сигареты…
Позвонив в дверь, я отступаю на шаг. Ее дом нависает надо мной: пустой, огромный и внушительный. Я рассматриваю плющ, ползущий по стене, огромные окна на первом этаже, маленькие окна ее комнаты, которые мы открывали, чтобы тайком покурить. На верхнем этаже располагалась комната родителей Блейк, хотя сейчас, полагаю, там живет только ее мать. Трудно разглядеть, но на мгновение кажется, что за окном на верхнем этаже есть кто-то или что-то…
Кто-то.
Я встречаюсь взглядом с матерью Блейк, которая теперь выглядит намного старше, чем когда я видел ее в последний раз. Неубранные седые волосы, впалые щеки, глаза прикованы ко мне. Я хочу отвести взгляд и сосредоточиться на приближающихся к входной двери шагах Блэйк, но не могу. Клянусь, старуха что-то шепчет. Мне или себе. Я пытаюсь понять, что… Блейк открывает дверь.
– Черт, Айзек!
Я теряю дар речи.
Прошло так много времени с нашей последней встречи. Но рыжие волосы все так же беспорядочно топорщатся, а очки чудом цепляются за кончик носа, так что я даже не знаю, как она хоть что-то через них умудряется видеть. Она улыбается во весь рот. Повзрослевшая. На мгновение я вижу в ее глазах короткую грусть, которую невозможно скрыть за улыбкой. Блейк порывисто обнимает меня.
– Так давно не виделись!
Я тоже обнимаю ее… Так много времени утекло.
– Знаю, знаю! Я давно должна была съехать. Но с тех пор, как мама заболела, она прикована к постели. Она не может даже встать, чтобы одеться или сходить в туалет. Но я же дешевле медсестры, верно? И аренда мизерная.
Она широко улыбается, но за этой улыбкой сквозит желание избавиться от ноши, что на нее навалилась. Возможно, она даже репетировала эту речь, но я все же вижу, как больно ей об этом говорить. Я подумываю упомянуть о том, что видел ее мать шепчущей напротив окна, но потом отказываюсь от этой затеи.
Должно быть, ей и так достаточно тяжело.
Так же, как мое тело все еще помнит холмы и изгибы улочек города, я все еще помню Блейк. Мы достаточно хорошо знаем друг друга – ритм наших разговоров, наши шутки и наше молчание. И через пять минут уже общаемся как старые приятели. Она провожает меня на кухню, делает чашку чая и предлагает перекусить.
Мы мило беседуем, пока она вдруг не замолкает. Замирает, покусывая губы, сконцентрировавшись на чем-то своем. А затем смотрит на меня:
– Пойдем наверх. Я хочу кое-что показать тебе.
Я просто киваю.
– Сюда.
Оставляю свой недопитый чай на столе и следую за ней. Понятия не имею, что она хочет мне показать, но что-то определенно важное. Ее поведение изменилось – больше никаких шуток и улыбок.
Мы поднимаемся по скрипящим ступеням. Блейк указывает на ближайшую дверь:
– После тебя.
Тихонько я приоткрываю ее. Но не сразу осознаю, что вижу внутри.
Стопки бумаги, разбросанные повсюду. На полу грязные тарелки и чайные кружки. Исписанные черным маркером белые доски, пробковые доски на стенах, огромное количество старинных книг, наваленных под столом.
Она перемещается в этом беспорядке с отработанной легкостью, поднимая ноги до того, как успеет что-то опрокинуть. Наклоняясь в нужный момент, чтобы избежать столкновения.
Оборачивается ко мне и говорит:
– Слушай, э-э, понимаю, что нужно время, чтобы понять. Но я подумала… черт, я не знаю, как лучше это сказать. Я подумала, что только ты можешь помочь с этим.
Я не могу понять – что все это значит? С чем помочь? Как бы отвечая на мой незаданный вопрос, она продолжает.
– Ликетисплит. Детская песенка.
Я вспоминаю вчерашнюю песенку. Бесконечно меняющуюся песенку моего детства.
– Как ты думаешь, кто написал ее?
Она ожидает ответа.
– Слушай, Блэйк, я не знаю. Я не знаю, вдруг это …
Она перебивает меня:
– Слова песни меняются. Из года в год, они меняются и меняются, и никто этого не замечает. Это просто происходит.
Я думаю о разговоре, который был у нас внизу, – она казалась немного озабоченной и уставшей. Очевидно, что это не дает ей спать по ночам, и я не уверен, насколько это хорошо на нее влияет…
– Я разговаривала с Майклом. Я не знаю, общались ли вы, но он сейчас преподаватель в Манчестерском университете, на лингвистическом факультете.
Это имя сразу же вызвает в памяти его лицо, воспоминания, ревность, трое нас, пьющих в поле, наш форт, построенный из хлама своими руками…
– Он специализируется на местных диалектах и песнях – он очень помог.
Она разгребает бумажные завалы, то и дело выуживая листы и зажимая их в зубах.
– Мы как могли изучали происхождения слов этой песни. Они постоянно всплывают в домашних видео, в ежегодной школьной корометражке – поверь мне, все это достать было нелегко.
Ерзает, сравнивая отложенные листы бумаги. Поправляет очки, чтобы было удобнее читать.
– Куплеты все время меняются. Дети поют то одно, то другое. Никто не знает, почему текст песенки меняется, не помнит, кто и как его изменяет. Как будто слова исходят из своего рода коллективного бессознательного.
Она морщит нос и опять кусает губы.
– Вот в чем мы с Майклом не сошлись. Он думает, что слова песни меняются в зависимости от событий, что сведения, которыми мы располагаем, недостаточно точны, что это бессознательная реакция на травму или смерть в городе. Это, это…
Блейк начинает немного заикаться. Очевидно, думает она гораздо быстрее, чем формулирует предложения.
– Ты должен поверить мне, хорошо? Я понимаю, это выглядит странно. И сейчас прозвучит еще кое-что странное, но поверь мне – я не выдумываю. Все смерти, которые были в этом городе и лесу: Ханна Блотон в 2003, Тим Джонс в 2007 и все остальные – слова песни предсказывают их.
Она смотрит на меня широко открытыми глазами, как будто только что поделилась чем-то сокровенным, бросает тот самый взгляд, которым одаривают друга, разделившего с вами нечто очень личное – чувства или признание…
– Слова песни предсказывают смерти, Айзек, и я не знаю, почему, не знаю, является ли это коллективным предчувствием или это что-то либо кто-то там, кто использует нас…
Мне приходится прервать ее.
– Блэйк! Это не честно! Я не могу этого сделать, ты знаешь, не могу! Я все еще не оклемался – мне не хорошо. – Я стучу себя по виску, намекая на свое расстройство. – Я только что выздоровел, мне нужно успокоиться. То, что происходило, когда мы были подростками… Я не мог с этим справиться… Я не знаю, смогла ли ты, но…Я не могу ввязываться в это с тобой!
Я не даю ей шанса меня переубедить. Отказываюсь ждать попытки заманить меня. Просто благодарю ее за оказанное гостеприимство, спускаюсь по ступенькам и выхожу за дверь.
Открывая калитку ее дома, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не наблюдает ли она из своего окна.
Нет.
Только ее мать все так же стоит у окна на верхнем этаже, но сейчас она подошла ближе, как будто хочет лучше меня рассмотреть. Она все так же шепчет какие-то слова, слегка подрагивая. Неотрывно смотрит на меня, сквозь меня…
Дорога домой была длинной.
Я хочу помочь Блэйк. Действительно хочу. И я так сильно хочу снова обрести друга… Но я знаю, что могу и не могу сделать. Я осознаю, как это все может повлиять на мое психическое здоровье. Но в моей голове прочно засело то, как она пыталась меня убедить. Не просто неистово, а почти умоляюще, как будто каждое ее наблюдение должно было стать для меня поводом остаться. Не оставлять ее одну в этом огромном пустом доме с больной матерью.
Проходя детскую площадку на обратном пути, я на мгновение останавливаюсь. Те же качели, те же городки и песочницы, только свежеокрашенные. Но я все еще будто вижу: там мы лазали, а вот там потягивали краденый алкоголь.
И я прислушиваюсь.
Несколько детей играют на площадке. Карабкаются по паутинке, пока их родители сидят по бокам и наблюдают. И под их взглядами дети начинают петь:
Сквозь калитку, через порог,
Держи друзей ближе.
Говори, будто знаешь толк,
Ликетисплит слышит.
От последней строчки мне становится не по себе, грудь болезненно сдавливает. В голове всплывает образ мамы Блэйк – ее широко раскрытые глаза, ее губы, шевелящиеся будто сами по себе. Я помню, что Блэйк рассказывала о том, как сильно она болеет. Но это какая-то ерунда. Комната, в которой мы сидели, находилась прямо под комнатой ее матери. Я это прекрасно знаю, но…
Дети на площадке продолжают:
Новый день и старый день,
Мысль не схоронит.
Дождем залитый в грязи стен
Ликетисплит тонет.
И тут, словно по сигналу, снова начинает моросить мелкий дождь.
Дождь только усиливается. Вот уже идет стеной. Гремит гром. Дорожка из серого камня превращается в черную.
Я спешу домой, стараясь как можно меньше промокнуть. Приходится аккуратно перейти на бег. Еще чуть-чуть, и на мне сухого места не останется. От непривычной нагрузки легкие горят, я запыхался.
Я останавливаюсь и откидываюсь назад, жадно глотая воздух. Я не бегал годами, и тело оказалось намного менее готовым к таким нагрузкам, чем ожидалось.
Оставшуюся часть пути я то иду, то бегу. А когда наконец добираюсь до трейлерного парка, обнаруживаю столпотворение. Куча народу торчит вокруг трейлера по соседству с моим. Я уверен, что он принадлежит вчерашнему голосящему пьянице. Не обращая внимания на взгляды собравшейся толпы, я проталкиваюсь к дому.
Проталкиваюсь, пока вдруг не вижу его.
По официальной версии, он был ужасно пьян и поскользнулся на влажных металлических ступеньках, держа при этом бутылку в руках. Ударился лицом о бутылку, которая вывихнула ему челюсть, разорвала губы в клочья. Упал лицом в свежую грязь и был слишком пьян, чтобы хотя бы повернуть голову. Выглядело так, как будто кровавая грязь засосала его. Только по обе стороны от тела темнели борозды от метавшихся рук, показывающие, как он отчаянно пытался вырваться.
Потом скажут, что он утонул в грязи на расстоянии менее фута от собственного дома. Но на самом деле он утонул в бутылке двадцать лет назад. Смерть застала бы его все равно. У него не было детей, его жена умерла.
Я вижу тело, когда его уже несут на носилках. Застывший ужас в его глазах, отвисшая окровавленная челюсть.
Не похоже, что он утонул в грязи.
Я уже видел такие лица. Блэйк и Майкл тоже.
Я потратил столько времени на терапию, убеждая себя, что всего этого не было, что этого просто не могло быть, а теперь это происходит вновь прямо перед моим домом.
И это нельзя отрицать.
Я думаю об этом остаток дня, пока не наступает ночь. И звоню Блэйк. Она тут же отвечает:
– Что-то случилось? Ты в порядке?
– Что-то вроде того, Блэйк. Это сложно. Давай поговорим завтра. Думаю, я..
Она перебивает меня.
– Тебе нужно переварить это, поговорим утром. Стой, наверху какие-то звуки. Мама, это ты? Она давно не ходит. Иногда она падает с кровати, и мне приходится ей помогать вернуться обратно. Мне нужно идти.
Она кладет трубку до того, как я успеваю рассказать о ее матери, объяснить, что я видел днем.
Впрочем, наверное, ничего страшного. Я пытаюсь дозвониться до нее несколько раз позже, но безуспешно.
Включаю новости на максимальной громкости, чтобы хоть как-то заглушить шум снаружи. Кто-то на экране сообщает, что в результате шторма в местной школе обрушилась крыша. На заднем виде виднеется парочка суетящихся детей, которые ожидают, когда их заберут родители.
Репортер в новостях подходит к ним, чтобы о чем-то спросить, но они всецело поглощены игрой. И вдруг одновременно, тихими голосами, чуть фальшиво, они начинают петь:
Теперь ты здесь, опять в глуши,
Сил попроси ты свыше,
Запор на дверь и не дыши,
Ликетисплит все ближе.
~
Оригинал (с) Max-Voynich
Перевели Skalty и Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
