Главы: 1
~
Город построен на крови и лжи,
Ожидания не принимает.
Ты не болтай и язык прикуси,
Ликитисплит ускользает.
***
Сон избегает меня. Никак не могу перестать думать о том несчастном случае, о том, как он изменил нас, что сделал со всеми нами. Я думаю о Блейк и ее матери, об этом огромном пустом доме. Думаю о Джейн, превратившей когда-то нашу троицу в четверку, о том, как сильно я хочу извиниться перед ней, как сильно хочу вернуть все назад. Думаю о почерневшей воде, о пятне крови на старых досках. О том, как ее зубы блестели под изогнутым бортом, словно рыболовные блесны…
Беспокойные мысли ворочаются внутри меня, старые тревоги, тяжелые воспоминания… и я делаю единственное что могу, чтобы хоть как-то взять голову под контроль: задерживаю дыхание. Задерживаю дыхание, пока легкие не начинает распирать, будто они вот-вот лопнут, пока давление внутри моего тела не сравняется с тяжестью груза бытия… И погибая в борьбе с режущей болью в груди, клянусь богом, я чувствую, как нечто снаружи тоже задерживает дыхание.
Как будто по ту сторону тонкой металлической стены что-то подражает мне, дышит в том же темпе, что и я. Иногда мне кажется, что я даже слышу его дыхание, чуть отстающее от моего собственного…
Я так и не позволяю себе вдохнуть, пока не засыпаю. Легкие горят и мне снится всякая грязь: разбитые бутылки, отрывки полузабытых песен…
Я рано просыпаюсь: в дешевом фургоне нет даже намека на звукоизоляцию, и звуки жизни трейлерного парка оглушают. Шипение генераторов, разговоры, шум воды в душе.
Смотрюсь в зеркало и понимаю, что это снова началось. Кровь. Во сне я невольно прикусил губу и теперь подбородок и подушка покрыты ржавой коркой. Пытаюсь сосредоточиться. Пытаюсь подумать о чем-нибудь успокаивающем. Подобного давно не происходило, но я твержу себе, что это не рецедив, что я не становлюсь тем, кем был раньше. Кровь сползает с лица под струями душа, превращаясь в красную лужицу у моих ног.
Решаю отправиться к Блейк как можно раньше – беспокойство от ее вчерашнего сообщения все еще не дает мне покоя. Иду, погруженный в свои мысли, пока чей-то голос не возвращает меня к реальности. Старик. Сидит на скамейке, сжимая трость двумя руками. Широко улыбается, демонстрируя сморщенные десны и недостающие зубы.
– Неплохой денек!
Я киваю и продолжаю идти, надеясь, что это сойдет за приветствие.
Он повторяет:
– Неплохой денек, учитывая все обстоятельства.
Я останавливаюсь на полпути. Вспоминаю пьяницу с прошлой ночи, утонувшего с разбитым бутылкой лицом. Думаю о темных полосах на земле, отметинах ногтей, говорящих, как отчаянно он пытался подняться, утопая в грязи. Старик вдруг кажется менее обаятельным, менее дружелюбным, будто…
Будто он знает.
И тогда я понимаю, что хотя на лице его и застыла улыбка, в глазах нет ни тени радости. Лишь спокойный, испытующий взгляд.
Какое-то время мы просто смотрим друг на друга. Я не знаю, стоит ли что-либо говорить, а он молчит и не отрывает от меня глаз. Руки, сжимающие трость слегка дрожат. А потом он встает, приподнимает кепку в прощальном жесте и уходит, напевая под нос, но достаточно громко, чтобы я слышал:
Осторожно, малыши,
Утро убывает.
Пока поем для вас стишки,
Ликетисплит ожидает.
Меня вдруг поражает мысль, что с Блейк что-то произошло, что она может быть в опасности. Пульс ускоряется. Я слышу как колотится мое сердце, так быстро… И снова задерживаю дыхание, прямо на ходу, пока легкие не начинает жечь, а перед глазами не расцветают пятна.
Возле ее дома я останавливаюсь. Воздуха!
Коротко жму на звонок и сразу отступаю. Это наверное нездоровое любопытство, но я снова смотрю на окна комнаты матери Блейк. С этого ракурса видно меньше, и на секунду кажется, что там никого, но пока я рассматриваю оконный проем, нервно постукивая ногой, она выплывает из темноты, смотрит на меня сверху вниз и все так же шепчет какие-то слова. Сегодня она выглядит еще более странно: сгорбленная, с озлобленным лицом и быстро двигающимися губами.
Я снова жму звонок. Пишу Блейк.
Ее мать впивается в меня глазами, и я срываюсь. Колочу в дверь, как безумный, тревожные образы заполняют мой мозг: Блейк мертвая лежащая на кухонном полу, свисающая со стропил, наполовину ушедшая под воду…
Я не могу оторвать глаз от ее матери. Губы старухи шевелятся как агонизирующие черви, и мне кажется, что-то выползает у нее изо рта… длинные бледные паучьи лапы…
Не паучьи лапы. Пальцы. Рука медленно появляется у нее изо рта, пальцы ложатся на впалые щеки и сжимаются, выволакивая паразита из глубины горла старухи.
Я отчаянно жму на звонок, колочу в дверь…
Дверь открывается.
На пороге Блейк в старой футболке и с чашкой чая в руках.
– Айзек? Я просто была наверху, слушала…
В панике я протискиваюсь мимо нее.
– Твоя мать, Блейк. Она стояла у окна, что-то бормотала, прямо как в прошлый раз, а теперь у нее еще какая-то хрень ползла изо рта, я уверен…
– Эй, эй, притормози.
Я помню этот тон. Она всегда так говорила, когда кто-то был расстроен или обижен.
– Успокойся. – Блейк кладет мне руку на плечо.
– Мы должны подняться наверх. Блейк. Твоя мать. Она наблюдала за мной из окна.
Ничего не слушая, я иду наверх. Блейк следует за мной, пытаясь успокоить, объясняет, что ее мать не встает с постели, что уже много лет она самостоятельно не ходит…
Перед самой дверью я останавливаюсь как вкопанный. Там в щели у пола четко видна чья-то тень. Будто некто стоит с той стороны. Черт. Подкатывает тошнота. Нос заполняет запах гнили и старого дерева… Блейк толкает дверь.
Ее мать совершенно неподвижно лежит в постели. Одеяла подоткнуты ровно так, как их застелили этим утром. Широко распахнутые глаза старухи смотрят в потолок.
– Счастлив?
Тут же я чувствую укол вины. Пытаюсь напомнить себе, что и правда видел ее шепчущей у окна. Это точно было, я уверен.
Теперь Блейк смотрит на меня не как на друга, а кк на незваного гостя, решившего посмеяться над ней. В ее хриплом, напряженном голосе пробивается боль.
– Айзек, мама не могла стоять у окна, она уже много лет прикована к постели. И за все эти годы она не произнесла ни единого гребаного слова, не говоря уже о целом предложении.
Я пытаюсь прервать ее, чтобы извиниться, но плотину прорвало, и она не может остановиться.
– Поэтому не смей врываться в мой дом в ебаную рань и рассказывать, что моя мама встала и разговаривает с тобой, с тобой, единственным из всех людей, хотя я здесь, рядом каждый божий день, в этом сраном городишке, и каждый божий день молюсь о том, чтобы ей стало лучше. А она даже не смотрит на меня!
Эти слова лишают ее последних крох самообладания. Блейк горбится, растеряв пыл, и не поднимает глаз.
– Эй… Прости, я не выспался и…
Она лишь качает головой: не парься. Напряженная тишина повисает в воздухе, и тут я замечаю что-то на подоконнике. Глубокие царапины на белой краске, обнажающие дерево полосы… И вдруг мы слышим…
Снизу.
Кое что, повторяющееся снова, снова и снова.
Голос, несколько голосов, сплетающихся в странном хоре, меняющихся:
ЛИКЕТИСПЛИТ ЛИКЕТИСПЛИТ ЛИКЕТИСПЛИТ ЛИКЕТИСПЛИТ ЛИКЕТИСПЛИТ
Звук разносится по всему дому, поднимается по лестнице и обволакивает нас. Одно и то же слово, снова и снова. Я не хочу опять начинать разговор о матери Блейк, но клянусь, выражении ее лица меняется, в пустых коматозных глазах вдруг просыпается намерение, жизнь.
Блейк меняется в лице, сбегает вниз. Я бегу за ней по пятам в комнату, заваленную бумагами, в ее кабинет. На проигрывателе иглу заело на старой пластинке Ликетисплит. Было в этом что-то странное, каждый раз, когда игла снова и снова возвращалась на одно и то же место, голоса менялись, не повышались или растягивались, но менялись акценты, тембры, будто каждый новый возглас исходил от кого-то нового.
Она поднимает иглу.
Успокоившись, мы некоторое время беседуем. Я стараюсь проявить как можно больше понимания. Даю ей время изложить свои теории, рассказать об исследованиях, чтобы загладить вину за то, что так расстроил ее. А после и сам рассказываю о пьянице в трейлер-парке. О том, как он утонул в грязи, о песенках, которые преследовали меня весь день.
– Айзек, надеюсь это не покажется странным, но… В общем, Майкл звонил на днях. Я должна была сразу сказать, что он едет сюда, чтобы повидаться со мной. Помочь. Думаю… я имею в виду, что он наверное уже недалеко.
Ревность гнездится у меня между ребер, горчит под языком. Она показывает мне видео с ним. Майкл выглядит старше, но все еще красив в своих очках в прозрачной оправе. Он говорит, что рад ее видеть, и от его тона у меня желудок переворачивается. Упоминает и меня, говорит что будет здорово повидаться, учитывая все обстоятельства, и на мгновение я забываю о ревности. Вот он снова передо мной – мальчишка, смеющийся, запрокидывающий голову… Этот его громкий смех, такой заразительный, что невозможно удержаться, даже если пытаешься дуться…
Блейк предлагает нам вместе прогуляться по лесу, прочистить мозги. А еще она более ли менее точно определила места нескольких смертей и исчезновений.
– Имеет смысл их проверить.
Идея провести с ней весь день покоряет меня. И я так хочу загладить вину за то, что ворвался к ее матери утром. Я почти забываю о Ликетисплит, забываю о песне. И мимоходом упоминаю о странном старике.
Блейк замирает.
– Не хватает зубов? С маленькой шляпкой, и он ее носит примерно вот так, – взмахивает рукой, – примерно так высоко?
Киваю, да это он.
Она бледнеет. На мгновение замолкает и съеживается. Проводит рукой по спутанным волосам, ища успокоения.
– Это отец Джейн.
Он выглядит совсем не так, как в ту ночь. Образы наполняют мою голову: обрушение, попытка вытащить ее, хруст кости об металл, скрючившееся тело на траве, тяжелое дыхание. Помню, как Блейк держала ее, пока не приехала скорая, помню, как я ничего не мог сделать, только судорожно вдыхать, проваливаясь в панику, умирая от мысли, что не смогу дышать…
Мы собираем немного еды и воды в дорогу. Выходим из дома.
Это странно, но весь город как будто выходит посмотреть на нас, бредущих к лесу. Пожилые женщины и мужчины стоят у окон своих спален, провожая нас взглядами, дети выходят на дорогу, люди неподвижно смотрят на нас из своих машин.
Стайка детей гоняет потрепанный мяч по дороге впереди, взметая вихри сухих листьев и напевая:
Веди ты себя хорошо или, что ж,
Им до бешенства будет обидно.
Ему интересно, куда ты идешь,
Ликетисплит любопытно.
Телефон Блейк жужжит. Это Майкл. Звонит по видеосвязи.
Она берет трубку и включает громкую связь. С его стороны просто черный экран. Мы ждем некоторое время, может быть он поймет и все поправит, он безрезультатно. Она хочет прервать звонок…
– Подожди. Послушай.
И мы слушаем. Прижимаем динамик к ушам, и наконец слышим, как он говорит сам с собой. Слышим бешеный монолог. Слова льются из него, будто сами собой, но мы улавливаем только обрывки фраз.
…они ошибаются, они ошибаются, они ошибаются, они думают, что язык и жизнь, реальность различны, но это не так, это не так, не так, они всегда были одинаковы, мы не можем понять всего без языка, ты должен понять, язык текуч, он меняется, мертвые видят сны, а воры общаются на гаттере, и этот город, этот город, он поет, поет, поет…
Мы кричим в телефон, надеясь, что громкий звук из кармана привлечет его внимание, вырвет из морока. Что-то в том, как слова просто сыпятся из него безумным потоком сознания, выводит меня из себя. В этом просто нет смысла!
…город поет, он всегда пел, город, построенный кровавыми руками, построенный кровавыми руками…
Мы кричим еще громче, через бормотание прорывается шорох и возня. Майкл. Теперь мы видим его лицо. Черт, он вообще не похож на человека, которым был пару дней назад, человека с видео, которое показывала Блейк. Выглядит дерьмово. Фиолетовые синяки под глазами, сальные волосы, лицо блестит от пота. Он видит нас. Его глаза расширяются и тут же мечутся куда-то в сторону, – он что, за рулем? – и снова возвращаются.
– Вы звонили?
– Майкл, это ты нам позвонил. Карман набрал.
– Как давно?
– Не знаю, мы слушали твое бормотание, сколько? Пару минут.
Его лицо становится еще бледнее, если такое вообще возможно. Майкл прикусывает нижнюю губу.
– Я бормотал? Бессвязно? – Он съезжает на обочину. – О чем я говорил, Блейк? О чем?
– Я не знаю, о языке? О пении? Это был просто поток сознания.
Я наблюдаю, как паника расползается по его лицу, как погружаются в нее глаза, уголки рта…
– Господи. Блядь.
Раздаются звуки возни, как будто что-то рвут и режут, Майкл скрывается из кадра. Блейк смотрит на меня сморщившись.
А потом он снова садится. Нижнюю часть его лица пересекают две толстые полосы черной изоленты. Рот Майкла, который он полон решимости держать на замке, теперь намертво заклеен. Мы не можем найти слов, остается только смотреть, как он кивает нам. Лицо, исполненное паник белеет с экрана телефона. А потом он вешает трубку.
И пишет секундой позже:
11:23: объясню позже, привез книги.
А затем:
11:23: берегите себя.
***
Затянутое тучами небо тускло сияет над деревьями. Корни сливаются с землей, будто лес- один огромный организм. Мы бредем сквозь него по знакомой тропинке через Бекфордову падь, пока не доходим до места первой смерти. Ханна Блоттон. Теперь оно покрыто полевыми цветами, сиреневыми и бледно-голубыми каплями цвета на фоне серых камней.
Некоторое время мы просто стоим в тишине, не зная, с чего начать, что искать.
– Эй, – Блейк зовет меня.
Мне нравится как она сейчас говорит: приглушает голос, будто пытается отдать дань уважения лесу вокруг нас.
Блейк присаживается на корточки и показывает на что-то пальцем.
Там, посаженный как семечко, из лесной подстилке торчит зуб.
Молочно-белый.
Блейк поднимает его и опускает в карман, и в это момент мы замечаем пожилую пару, идущую по тропинке к городу. Они синхронно кивают.
А потом я слышу песню, которую они тихо напевают:
Новый год, новое семя,
Дерзкая белая косточка.
Не сходи с тропы все время,
Ликетисплит одиночка.
Внезапно отчаянное желание выбраться из леса захлестывает меня. Эта песня… она будто преследует меня, она будто описывает окружающий мир. И когда пение затихает, я кожей чувствую, как лес поворачивается ко мне спиной, как надвигаются деревья и углубляются тени.
– Надо уходить.
Блейк кивает.
И чем дальше мы идем, тем больше замечаем зубов, белеющих среди палой листвы, просвечивающих сквозь грязь. И мы понимаем, что вся земля усыпана ими, этими новыми семенами.
Ускоряемся. Звуки, несуразно преувеличенные, эхом бродят среди ветвей. Шелест, жужжание… Страх прокладывает путь вверх по позвоночнику, прямо к затылку.
Когда мы успели зайти так далеко?
Здесь есть что-то, кто-то. Оно наблюдает за нами, выглядывает из-под корней, из-за камней, прячется в прелой листве. Мы идем. Клянусь, я то и дело слышу шаги: треск мелких веток или сухой скрежет коры, по которой прошлась чья-то нога. Что-то идет позади нас.
Но, в конце концов, лес редеет. Мы выходим в город. И оба, я думаю, втайне выдыхаем с облегчением.Втайне потому, что не хотим признавать, насколько нам было страшно.
Вскоре мы уже снова дома у Блейк. Обедаем, обсуждаем ее записи и найденные зубы. Приходим к выводу, что нужно будет глубже изучить историю города. И говорим о том, что нужно порыться в местной библиотеке или в интернете, когда Блейк вдруг получает сообщение:
19:25: На Бекфорд-роуд.
Это должно быть Майкл.
А затем:
19:26: помогите
И теперь ее телефон жужжит не смолкая, принимая сообщение за сообщением – всего одно слово, повторяющееся снова и снова…
19:26: помогите
19:26: помогите
19:26: помогите
19:26: помогите
19:27: помогите
19:27: помогите
Бросив все, мы выбегаем из дома.
– Какой самый короткий путь?
Блейк морщится и нехотя отвечает, глядя мне прямо в глаза:
– Через лес.
Блядь.
И мы идем. И возвращаясь в лес снова видим их. Фигуры подходят к окнам, выглядывают из-за углов, бесконечная череда бледных лиц…
Они идут к нам и поют в унисон:
Слова ты слышал, знаешь правду,
Теперь все проясняется.
Он ждал терпеливо, теперь идет,
Ликетисплит сейчас явится.
~
Оригинал (с) Max-Voynich
Перевели Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
